Всеволод смурной в одиночестве сидел за трапезным столом. На столе дымились кушанья, но князь не ел, задумчиво глядя куда-то в край столешницы.
— Здрав будь, княже, — холодно произнесла Настасья, приближаясь.
— Все ли ладно? — неожиданно мягко вдруг обратился он к ней, даже слегка привставая.
— Молиться ходила, в толпе не могу, в одиночку лучше, — поспешила оправдаться Настасья, хотя у нее об том никто и не спрашивал.
— А нынче пироги с брусникой, как ты любишь, — указал Всеволод на золотую корочку сдобы.
«Откуда ему знать, что я люблю?» — удивилась Настасья, медленно присаживаясь к столу. Ела она молча, не поднимая глаз, продолжая мыслями пребывать у мрачного надгробья.
— Да не буду я больше так напиваться, обещаю, — по своему объяснил ее отсутствующий взгляд Всеволод, — не знаю, что на меня нашло, и выпил не так что бы уж и много… бывало и больше, — и тут же осекся, осознав, что взболтнул лишнего.
Настасья промолчала, отложив полпирожка. Кусок в горло не лез.
— Наговорил тебе чего во хмелю? — насторожился Всеволод, заглядывая ей в лицо.
— Нет, Фросей назвал, — с вызовом посмотрела на него Настасья.
— Ну, прости… опять скажешь, обижает, а потом прощение просит, — кисло улыбнулся он.
— Не скажу, княже, твоя воля, — равнодушно пожала плечами Настасья. «Сломалась я. Сил уж нет, а как в храме жарко просила, а пришла, и нет воли бороться».
— Левонтий сказал, ты на меч кидалась, чтоб меня выволочь, — у Всеволода покраснели мочки ушей, а по шее пошли красные пятна, — ты так больше не делай, я ж зарубить тя мог.
— Не зарубил бы, не мучь себя, — наконец поняла причину княжьей доброты Настасья.
«И зачем ему конюх все поведал? Теперь мается, а изменить уж ничего нельзя. Впрочем, так ему и надобно».
— Я не хотел, не знаю, что на меня нашло. Я уж бранил их, что за тобой послали… что ты меня таким увидела, — князь прикусил нижнюю губу, вид у него был крепко виноватым.
Можно было потоптаться по нему, раз уж он готов каяться, отмстить за «ведьму» и пир у Домогоста, и Настасья не отказала себе в удовольствии:
— Да ты горишь, княже, не жар ли? — ехидно спросила она, намекая на покрасневшие стыдом уши.
— Да может и жар, приложи ручку, — и лицо серьезное, без усмешки.
Настасья встревоженно поднялась, потянулась ладонью ко лбу мужа — теплый, но не горячий. Облегченно выдохнула.
— Ты губами, ловчей будет, — а вот теперь в серых очах плясали веселые искорки.
— Нет у тебя жара, и так понятно, — надувшись, села на место Настасья.
— Целовать уж не хочешь? — Всеволод замер, ожидая ответа.
«Зачем выпытывать, опять по кругу ходить? А потом ворвется какой-нибудь посланник, и все рассыпится».