Настасья облегченно выдохнула, даже стыдно стало, что подозревала Якова в дурном, а он так ее ладно защищает.
— А вот тут ты, Яшка, врешь, — ткнул в тиуна пальцем Микула, — князь княгиню на ложе не водил. Об том всем ведомо.
— Не знаю, чего вам там из своих оконцев ведомо, — в лицо ему усмехнулся Яков, — а нам отсюда лучше видать — водил али не водил.
— Да она и тиуна опоила, приворот это все! — разошелся Микула. — Вороги Боряту подослали? А зачем? Кому это надобно? Мне какая в том выгода на княгиню напраслину возводить?
И вот тут действительно крылось слабое звено защиты. Можно понять зачем это могло понадобиться Домогосту, но красавцу Микуле, что возле князя все время вертелся, зачем ему княгинь изводить? Этого Настасья объяснить не могла. И Микула это знал и выпячивал свою незаинтересованность. Но ведь есть у него какая-то корысть, должна быть!
— Правильно ты, посадник, говоришь, — воодушевленно продолжал Микула. — Я свою голову может под меч Всеволодов подставляю, но и молчать я не могу! Мать ее распутница, и она такова, кровь не водица. Змею пригрели!
— Не гоже княгиню поносить, — встал Домогост. — Князь должен решить, верить ему тебе или светлейшей. А без князя, она наша княгиня и от нас ей уважение будет, — посадник слегка стукнул посохом по полу.
— А я говорю, — не унимался Микула, — что ее надобно до приезда Всеволода в монастырь упечь, ибо она приворожила его, да князь ослеп. А коли не будет ворожбы, так пелена спадет, он нам только спасибо за то скажет. Ворожея да распутница, а еще байстрючка, да дочь колдуна, чего вам еще надобно? Хотите, чтобы она вам княжичей от Борятки нарожала, как ее мать покойница?
— Не смей трогать мою мать!!! — в ярости кинулась на него Настасья и, наверное, выцарапала бы ему глаза, если бы дорогу ей не заслонил Яков. — Кровь княгини Ефросиньи на тебе, Иуда!
И опять гробовая тишина, от брошенного обвинения у бояр вытянулись лица. Настасья и сама пожалела, что выкрикнула это, ведь доказательств нет, а обвинение без доказательств — пустоцвет, плода не даст.
— Вы слышали?! Слышали?! — трубным басом зарычал Микула. — Она еще и безумна, бесы ее водят. В монастырь ее надобно, немедля. Этак она всех нас, Бог весть в чем, обвинит.
— Обвинение тяжкое, — мрачно проговорил Домогост, — к князю посылать надобно, что он на то скажет.
— Но… — попытался возразить Микула.
— Без князя слова то не решим.
И бояре согласно закивали, Микула остался в одиночестве. Малая битва была выиграна. Но на душе у Настасьи было гадко. Вот и чиста она, и невиновна, а словно Микула над ней мешок с золой вытряс.