По гриднице пошло шушуканье.
— Подарок от Борятки брала, пряник тебе передавал, кольцо ему взамен подарила. А вчера я нежданно в трапезную ввалился, а ты с Немчином целовалась.
— Да как ты смеешь врать-то так бессовестно?! — возмутилась Настасья, вскакивая. — Да это ведь клевета!
Как же можно так нагло врать, без оглядки, прямо в глаза и даже не покраснев, как земля не разверзнется под ногами гнусного клеветника? Впрочем, они роженицу отравили, не дали даже сына долгожданного в руках подержать, что уж говорить о мелкой лжи. Видно, душу они темным силам заложили и отступать им уж некуда.
— Понимаешь ли ты, Микула, что саму княгиню в страшных вещах обвиняешь? — впервые подал голос посадник, тоже приподнимаясь с княжеского места. — Что, ежели то клевета? Князя нрав тебе знаком, ведаешь, что с тобой сделает.
— Так я для князя своего и стараюсь, срам с него смыть хочу, — надменно проговорил Микула, — не нужна нам такая княгиня.
— Дядька моему сыну такой не нужен, не быть тебе при княжиче, — зло произнесла Настасья.
— А то не тебе решать, — огрызнулся боярин в ответ.
— Слово Микулы против слова княгини, — Домогост показал жестом, словно держит ладонями две чаши весов: вот она, правда Настасьина, а вот правда Микулы, да неизвестно, чья тяжелей. — А пусть тиун Яков нам засвидетельствует, ему ли не знать, что в его хозяйстве творится?
Настасью замутило. Что может сказать их сообщник Яков? Да что он все ее прелюбодейство очами своими видел да ушами своими слышал. Видно, давно у них обговорено, кто когда вступает.
Княгиня села, поджав губы. Чувство одиночества и безнадежности легли плотным покрывалом на плечи.
Яков сразу вывернул откуда-то из-за печки, весь разговор он слышал. Одернув вечно неопрятную рубаху и убрав пятерней слипшиеся волосы с лица, тиун вышел в круг, встав рядом с Микулой.
— Видел ли ты, Яков, как к княгине кметь по ночам в окно лазил? — с суровостью в голосе спросил Домогост.
Мерный гул перешептываний стих. Яков еще раз, уже обеими руками, пригладил пряди.
— Окошко-то маленькое, куда такому детине пролезть, — усмехнулся он.
Послышалось нервное хихиканье.
— Что знаешь про кметя и княгиню? — по-другому задал свой вопрос Домогост, недовольно нахмурившись.
Настасья до боли сжала кулаки, сердце грозило пробить грудную клетку.
— Кметь по наущению княжьих ворогов светлейшую княгиню обхаживал, проходу ей не давал, — спокойным ровным тоном проговорил Яков, словно рассказывал, сколько мешков зерна привезли после обмолота, — а княгиня его гнала да от него же бегала. А князь велел, коли княгине тот кметь досаждать станет, так в реку его с моста поостыть кинуть. Княгиня благонравная, кроме князя никого не замечала, люб ей князь был, хмельного в буйстве успокаивала, полюбовницу прочь прогнала. И князю княгиня люба. А все остальное, суть, клевета.