— А я говорил, самим решать, — осуждающе ткнул Домогосту Микула, — по-тихому постригли бы, да и каялась бы в обители. А вы — за князем послать да за князем. Послали? Нам теперь душегубством заниматься, а он в стороне.
И не понятно было, кого он считает в стороне Домогоста или самого Всеволода.
«Зачем же он так написал? Почему? Что я ему плохого сотворила? Я ведь любила его, жизнь за него готова была положить, — Настасья уже не слушала, ей охватила какая-то апатия, смертельно захотелось спать. — Ведь он же знал, что я до него девой была, а потом мы друг от дружки не отходили, а бедного Боряту он с собой увез. Как же он мог?! Видел тогда в саду, что я с кметем стояла да ничего не понял, решил отомстить, побаловался со мной на прощанье, а теперь… А ведь он ту, калечную, любит, ангела безгрешного, а я, баба здоровая, ему и не нужна, но так жестоко…»
— И что делать будем? — чесали затылки бояре, решая ее судьбу, но Настасья утопала в своих думках.
— А князь Димитрий знает? — подал кто-то голос.
— Нет, — замотал головой Ермила, — наш князь сказал — баба моя, его, мол, это не касается.
— Опасно, Димитрий за дочь сильно лютовать будет.
— Да кому она нужна, — отмахнулся Микула, — она и не дочь ему. Наш князь над ней измывался, на ложе не вел, больно-то тот отец заступился? Воеводу прислал с наказом терпеть. Али сами не знаете?
— Одно дело терпеть, а другое дело… — дальше произнести никто не решался.
«Что же дальше? Отцу я действительно не нужна. Полаются промеж себя немного, да и позабудут. Мешаю я им всем. Позорящая отца дочь, нелюбимая жена. А для чего дальше жить? Ради Ивана, так он сейчас подрастет, тоже меня стыдиться будет. Проиграла я, они верх взяли. И Всеволод с ними, душу им отдал».
— К игумену надобно послать, — выкрикнул Феофил, — пусть старец подскажет.
— Не надобно к игумену, — белыми губами произнесла Настасья, — пусть по воле мужа будет. Я противиться не стану.
Глаза Настасьи встретились с глазами Домогоста, тот нахмурился.
— Спасибо, спасибо, — кинулся целовать ей руку Ермила, — тем ты нас, светлейшая, от многих бед спасешь, а огонь очистит от грехов, сразу в рай попадешь, к ангелам. Все искупишь.
Настасья с трудом вырвала ладонь, зачерпнула горсть снега, обтираясь, потом развернулась уходить.
— До приезда князя княгиню никто не тронет, — громко ей вслед выкрикнул Домогост. — Вот приедет и сам пусть решает.
— Ты что ж, против воли князя пойдешь? — прошипел Ермила, вставая с колен.
И Настасья узнала шепот: «Второй! Вот он, второй! Как я раньше-то не замечала?!»
— Князь приедет и сам решит, — упрямо повторил Домогост, подходя к Настасье и заслоняя ее широкой спиной.