Ловушка для княгини (Луковская) - страница 85


[1] Любовница князя Галицкого Ярослава Осмомысла Настасья была сожжена по приговору бояр как ведьма.

Глава XXIV. Морок

Озноб не прошел и в теплой избе, зубы выстукивали от холода, хотя на Настасью навалили два одеяла и жарко растопили печь. Хворь захватила ее быстро и основательно, до дрожи остудила кожу, но медленно сжигала тело изнутри.

— Вот и с-сгорю, как они хотели, и дров тратить н-не надобно, — криво улыбнулась Настасья, блестя очами как полночными звездами.

— Отвар где?! Сюда несите! — зашумела Фекла на холопок. — Пей, пей, голубка, должно полегчать, нельзя сейчас помирать, слышишь?!

И княгиня тянула губами противную горькую жидкость, но становилось лишь хуже. И холод, адский холод.

— Это мне наказание, наказ-зание, з-за грех, — прошептала Настасья, обреченно откидываясь на подушку.

— Да откуда у тебя грехи-то? Дитя ты наше, что слеза чистое, — всхлипнула нянька, касаясь огненной руки подопечной. — Страдалица наша, невинная.

— Я… я, я его предала, пред-дала… мужа своего, — заволновалась Настасья, приподнимаясь.

— Лежи, лежи, чего ж ты вскакиваешь? — навалились на нее разом Фекла с Ненилой, укладывая обратно и бережно подтыкая одеялом.

— Я им п-поверила, п-поверила, что он меня сгубить приказал… вот так взяла и поверила…

— Так и что? — равнодушно фыркнула Фекла. — Князь-то тоже сразу поверил, что ты душегубка, да семью полюбовницы сгубила. Считай — квиты.

Но Настасья, казалось, не заметила слов защитницы:

— А я з-знаю, п-почему так легко мне поверилось, ведь знаю… не люба я ему… не перебивай, мне сказаться надобно, себе сказаться… Я как та бродячая собачонка — погладил меня мимодумно да дальше пошел, а я за ним увязалась, да все в очи заглядывала, опять ласки ждала… вот он и сжалился, к себе з-забрал. Устал он от меня отворачиваться, измором его вымолила себе, а то неправильно, негоже так… А я ему и не нужна вовсе, он калечную любит… Домогостову дщерь…

— Бредит, — испуганно потрогала лоб хозяйки Фекла, — за Горчихой посылайте. Да живее, живее!!!

— Матушка! — вырываясь из рук челядинок, к ложу мачехи прорвалась Параскева. — Не умирай, не умирай! Не хочу снова, не хочу!

— Д-да ты уже б-большая, не-не печалься… я еще поборюсь… в-видишь лучше мне, — надо что-то сказать ободряющее испуганному ребенку, надо собраться. — Л-лучше мне, п-посплю и все пройдет. Большая уж, справишься…

«Что-то я не то говорю, надо как-то подготовить… Да что ж так студено-то?»

Фекла зашептала Прасковье на ухо какую-то бодрую речь, приобнимая за плечи и уводя прочь.

— Поправится, да? — переспрашивала девочка, все время оглядываясь.