— Достань сначала! — крикнула ему Настасья и очнулась.
Одежда липла к телу, пот стекал по вискам, на грудь наваливалась духота. Яркий морозный денек заглядывал в приоткрытое оконце. Настасья с удовольствием глотнула легкую струю свежего воздуха.
— Очнулась, голубка, — ласково проворковала Фекла. — Вот и ладно, жар спал. Слава Богу!
— Молитвами Пресвятой Богородице, — поддакнула нянька.
— А что в граде? Что говорят? — сразу вспомнила все княгиня.
— Да мало ли, что там говорят, — отмахнулась нянька. — посадник дружину прислал, вкруг терема оборону держат. Кто ж против него попрет?
— А… — Настасья напрягла память, вспоминая имя знахарки, — а Горчиха уже ушла?
— Какая Горчиха? — развела руками Фекла.
— Ну, которая меня отваром поила? — Настасья села на постели, откидывая с лица спутанные пряди.
— Вот уж я сама травки заваривала, а ты, светлейшая, каких-то там Горих приплетаешь, — обиделась Фекла.
— Ну как же? — с упрямством больной настаивала княгиня. — Они еще с Ненилой мою мать вспоминали.
— То жар был, — прикрыла Настасью одеялом нянька, — не было здесь никого, — виданное ли дело, чтобы ведунью к благочестивой княгине водить? Глупости.
— Ну, глупости так глупости, — откинулась на подушку больная. — Видать, то морок был.
Из двери потянуло ароматной сдобой. «Есть хочется и жить… Бороться надо. Нельзя слабой быть, не этому меня матушка Елена учила. Чуть не подвела я всех».
— Пирожок несите, — хлопнула княгиня в ладоши.
[1] Корста — гроб, гробница.
— Рад, светлейшая, что ты с Божьей помощью от хвори поправилась, — Домогост отточенным жестом провел ладонью по узкой бороде от губы до самого кончика, словно стряхивая с нее невидимые соринки, — и не надо бы тебе сейчас говорить, покуда слаба, да нужно, чтоб знала, к чему готовиться.
Бледная Настасья стояла тонкой былинкой, незаметно опираясь о край стола, силы никак не хотели возвращаться.
— Ты присядь, посадник, — повела она рукой, и тут же сама почти рухнула на лавку.
— Ермила с Микулой народ мутят, прости, не могу я им поперек твердыней стать, я здесь князем поставленная власть, а власть, сама про то ведаешь, не любят. Все надеются, что придет новая, да лучше окажется.
— А кто придет? — обмерла Настасья.
— Да кабы я знал, хоть догадки-то уж есть, — Домогост задумчиво оборотился взором куда-то в пустоту. — Верный человек сказывает, на днях на приступ терема пойдут. Дружина моя ропщет, неровен час, на сторону ворогов переметнется. Осаду трудно будет держать. Феофил придет исповедовать нас всех… Ну, на всякий случай.
— Да как они не поймут, что ежели со мной что случится, отец с войском придет? — теперь Настасья была в этом твердо убеждена, Димитрий ее не бросит и смерть дочери никому с рук не спустит, град не спалит, но кого надо из-под земли достанет. — Нешто они, неразумные, опять разорения хотят?