Я покачала головой в ответ собственным мыслям. Не верю. Он не приставил бы охрану. Не говорил бы тех жарких ревнивых слов. Он скорее убил бы меня, чем отдал другому мужчине. Или это лишь холодная расчетливая подлость? Но она была совсем не нужна. Не нужна. От этой мысли стало совсем невыносимо, и я вновь замотала головой.
— Ты с чем-то не согласна? — аль-Зарах по-прежнему сидел рядом.
Я опустила голову: как минимум, мне нужно время, чтобы как следует все обдумать. Я должна прийти в себя.
— Я растеряна, Аскар-хан. Все это слишком неожиданно. Я должна привыкнуть.
Он кивнул, опустив длинные черные ресницы:
— Это весьма разумно. Кажется, я не ошибся в тебе, Амани. Ты должна твердо усвоить одно: ты здесь с согласия Альянса. Ты моя. Как этот стакан или этот самолет.
— Как вещь, — я не сдержалась.
— В том, чтобы быть вещью, есть своя прелесть. Тонкая философия доверия. Ты постигнешь ее. И научишься наслаждаться своим положением.
Аль-Зарах заглянул в свой коммуникатор на запястье, поднялся и направился к выходу из салона:
— Через полчаса мы прибудем в Ашамун-Сиде. Слушайся моих людей и делай все, что они велят. Их приказы — мои приказы.
Он скрылся за перегородкой, и я осталась одна. Инстинктивно подняла руку, но коммуникатора на запястье не было. Меня просто отрезали от мира. Или вычеркнули из него.
47
Посадка далась мне мучительно. Когда самолет пошел на снижение, у меня так болели уши, что казалось, вот-вот хлынет кровь. Такое было впервые, я всегда без проблем переносила перелеты. Вероятно, это результат недомогания и… того дерьма, которое добавили в лимонад. Кошмарное ощущение так захватило меня, что я больше ни о чем не могла думать. Легла на сидение, открыла рот, чтобы снизить давление на барабанные перепонки, но ничего не помогало. Не помню, чтобы когда-нибудь чувствовала себя так плохо.
Когда самолет приземлился, и утих шум двигателей, я беспомощно лежала, закрыв глаза, прислушиваясь к разливающейся в голове боли. Уши заложило. Я шумно дышала и металась на диване, как в горячке. Хотелось холодной воды.
— Что с тобой, ятараф?
Я почувствовала на своем лбу сухую прохладную ладонь и подскочила, как от удара током. Передо мной стояла женщина неопределенного возраста. Необычайно толстая, с круглым лицом цвета необожженной глины и густо подведенными глазами. Закутанная с ног до головы в цветное тряпье. На макушку была откинула черная вуаль. Толстуха говорила на тахве, низко и гортанно. Лениво шевелила полными губами с темной окантовкой, почти иссиня-черной, сливовой, словно наколотой татуажем. Угольные глаза с желтоватыми, будто грязными белками, пристально смотрели на меня.