Я нащупала на груди цепочку, сжала в кулаке кулон, чувствуя, как металлические лучики до боли впиваются в кожу. Мне даже показалось, что кулон потеплел и едва заметно завибрировал, мелко, как дешевая детская игрушка-поскакушка, которую запускают, подкрутив пружинку. Будто папа говорил со мной через него. Будто поддерживал. И очень жалел.
Мне хотелось так думать.
Я вернула кулон под одежду. Прижала сверху ладонью, будто удостоверяясь, что он на месте. Сейчас эта малость была настоящим сокровищем.
Кажется, я забывалась сном. Не знаю, сколько раз — в полной темноте, без возможности видеть небо время превращалось в уробороса. Но в моем случае не было цикличности сна и яви, жизни и смерти, созидания и разрушения. Мрак сменялся мраком. Бездна бездной. Вскоре не осталось ни страха, ни холода, ни мыслей. Я хотела лишь одного — пить. Нёбо стало липким, язык будто увеличился в объеме, болел, точно ссаженный. Словно по нему прошлись мелким наждаком. Каждый вздох сушил глотку. Я чувствовала, как воздух достигает гортани и забирается в трахею. Как пустынный ветер с песком, как толченое стекло. Я сглатывала вязкую слюну, стараясь смягчить слизистые, но это давало облегчение лишь на пару мгновений. И все повторялось.
Умереть от жажды — вот что он выбрал для меня. Даже сидя в убогой квартире в Муравейнике я не додумалась бы предположить, что могу умереть от жажды. Даже если бы нечего было есть — из крана всегда текла белесая муть с привкусом железа. На худой конец, можно было бы выйти на улицу и найти старую колонку. Они всегда работали, как примитивные, едва ли не вечные механизмы, способные пережить ядерную войну. Дождь, в конце концов. Что угодно, только не жажда.
Слюна стала вязкой, как мокрота. Сколько человек может прожить без воды? Кажется, дней десять. Может, немного больше. Меня не интересовало это в школе. А нам рассказывали. Я тогда искренне не понимала, зачем должна это знать. Впрочем, и сейчас это знание ничего не добавляло. О том, сколько времени прошло, я могла судить только по своему состоянию, но никто не отменял психосоматику. Я отмерила для себя пару суток. Пусть будет так. Двое суток в кромешной тьме на голых камнях. Без пищи и глотка воды.
Я продала бы за воду душу. Я продала бы тело. Я думала о том, чтобы найти дверь. Биться, кричать и умолять. Сказать, что я готова на все. Быть рабыней, вещью, ковром под ногами.
За глоток воды.
Этого он хотел? Я надеялась, что этого, иначе я больше никогда не увижу свет. Я перевернулась, встала на четвереньки, разогнулась, пошатываясь, чувствуя коленями холод камня. Раскинула руки, пытаясь найти опору, хоть какой-то ориентир, но ловила немеющими пальцами лишь тьму.