Я вздрогнула всем телом, слыша лязг засова, замерла, не в силах шевельнуться. Лишь смотрела, как на полу жиреет нестерпимо-яркая полоса, неся или спасение, или гибель.
61
Я не видела ничего, кроме огромного белого пятна, будто замаранного черным. Где-то в глубине сознания понимала, что это человеческие фигуры. Но даже если они явились казнить меня, сначала я хотела лишь одного — пить. Ничто другое уже не волновало.
Я с трудом пошевелила пересушенными губами, но из горла не вырвалось ни звука. Язык будто онемел, не слушался, прилип кончиком к нижнему ряду зубов.
— Пить.
Я едва различала собственный голос. Выдыхаемый воздух обдал горло жаром, будто раскаленным паром из кипящей кастрюли.
— Пить.
Мне не отвечали. Разгорелась лампочка на потолке, заливая мое узилище болезненным светом. Я тут же зажмурилась, закрылась рукой, ослепнув. По глазам будто полоснули бритвой. Я долго моргала, пропуская свет через крошечные щели между пальцами, наконец, отвела руку. Окруженный спадами, заложив руки за спину, в нескольких шагах передо мной стоял аль-Зарах. В красном как кровь шитом серебром кафтане, в белом бурнусе. На белое и яркие вспышки в серебре мне было все еще больно смотреть. Я перевела взгляд на стоящую рядом цветастую Масабих-раису и опустила голову. Будто преклонялась.
— Умоляю, пить. Нимат альжана.
Плевать, чья рука это была. Я увидела жестяной бокал перед своим лицом, выхватила без раздумий и за несколько мгновений осушила, не успевая прочувствовать, как живительная влага наполняет меня. Я будто заливала пожар. Стремительно, обильно. Протянула пустой бокал:
— Еще.
Меня не волновало, что это могут счесть наглостью. Меня больше ничего не волновало. Мне налили еще. Я вновь припала к тонкому краю и жадно пила, чувствуя, как вода течет по подбородку. Появилась холодная тяжесть в желудке. И с ощущением мнимой сытости пришла слабость. Я осела на пол, оперлась на руку, чувствуя себя совершенно обессилевшей, разбитой, немощной. Будто я долго бежала, не жалея ног, надрывая жилы, изнуряя легкие, изматывая сердце.
Голос аль-Зараха заползал в уши ядовитой змеей:
— Ты не достойна этой милости, Амани. Ты не достойна целовать пыль у моих ног. Непокорная неверная сука! — На последних словах он все же сорвался, повысил голос. —Благодари неделю сарим и милость Всевышнего, позволившего мне быть милосердным. Всевышний дает тебе шанс: прими истинную веру и покорись судьбе. И я пощажу тебя, хоть твой поступок не имеет оправдания. Позволю подняться и вымолить прощение. Прими истинную веру.
Я не видела его лица, но понимала, что он пристально смотрел на меня. Как и Масабих. Еще немного — и во мне с шипением и дымом появятся дыры от их угольных глаз. Веру… плевать. Никогда не верила в богов. Сейчас я приму что угодно, сделаю, что угодно. Я лишь кивнула.