Я мелко закивала, стараясь задушить слезы:
— Все хорошо.
Десять минут. Каждую истекшую минуту таймер издавал отвратительный писк, от которого все внутри сжималось. Столько хотелось сказать, не уместить и в часы, но сейчас мы бессовестно тратили их. Молчали, смущались. Я просто сгорала от стыда, но он никогда не должен об этом узнать. Ему тоже было неловко, что я прихожу сюда. Отец строго спрашивал о бытовых мелочах, и я отвечала про оценки в выпускном классе, про то, что готовила вчера на ужин и насколько разумно я трачу деньги со своего счета. Будто это имело какое-то значение, будто заботило. Все не то. Я так и не понимала, за что его посадили. Официально его обвинили в шпионаже в пользу Тахила. В квартире и в мастерской отца были обыски. Но даже я, безмозглая девчонка, понимала, что это подлог. Мой отец не шпион. Не предатель.
Я не сразу поняла, что папа вложил в мою ладонь что-то колкое и холодное. Стальной кулончик на простой грубой цепочке. Солнце или звезда с множеством лучей, с покрытым синей эмалью кружком в самом центре. Он наверняка сделал это сам.
Я зажала кулон в кулаке:
— Спасибо. Это очень красиво.
Папа улыбнулся:
— Прости, моя хорошая, теперь мне больше нечего тебе подарить. Храни его, чтобы не забывать меня.
Я все же заревела. Отчаянно. Так, что перед глазами все поплыло. Все равно, что стоять в ливень у окна. Он говорил так, будто прощался. Я снова поймала его руку:
— Я люблю тебя. Люблю тебя больше всех.
— И я тебя.
Предательский счетчик отвратительно мелко запикал. Стекло дрогнуло и начало стремительно опускаться, отсчитывая оставшиеся секунды: шесть, пять, четыре…
Папа подался вперед, пытаясь руками остановить неумолимую переборку:
— Не оставайся одна…
Два. Один.
— Найди п…
Заслонка прочно встала на место, надежно отсекая звуки. Папа лишь шевелил губами, припав к стеклу, но я не понимала, что он говорил — перед глазами все плыло. Я видела размазанные пятна. С трудом различила, как два охранника подхватили его под локти и повели прочь.
Я так и не поняла, что он хотел мне сказать.
* * *
Известие о смерти отца пришло мне на коммуникатор. Как стандартное информирование о погоде в восточной части Каварина. Сообщалось, что он повесился. Точнее, я прочла следующее: «Удушение посредством повешения в виду самовольных действий». Бред, глупость, вранье. В жизни не встречала чудовищнее формулировки. Я не верила ни секунды. Что угодно, только не самоубийство. Возмущение от этой невообразимой лжи даже исказило боль утраты. Отрезок времени, который был после, я почти не помню. Что я думала, что делала, как жила. Этот фрагмент будто стерли из памяти. Вырезали из тела то место, где он находился.