— Позвольте мне нести ваш фонарь, — предложил он, — он очень тяжелый. — Он пришел в себя и в одно мгновение из испуганного зрителя превратился в самого себя, — скептика и циника. — Я хотел бы задать вам один вопрос, — сказал он. — Вы верите в чистилище, доктор? Насколько мне известно, это не входит в догматы Церкви.
— Сэр, — ответил доктор Монкрифф, — такой старый человек, как я, иногда не вполне уверен в своих убеждениях. Есть только одна вещь, в которой я убежден — это любовь Господа.
— Мне кажется, чистилище — это наша жизнь. Я не богослов…
— Сэр, — заговорил старик, и я почувствовал, как дрожь пробежала по всему его телу, — если бы я увидел своего друга у врат ада, я бы не отчаялся, ибо его Отец все равно взял бы его за руку, если бы он плакал как тот, кого мы слышали.
— Готов признать, что это очень, очень странно. Я не могу доказать это, но уверен, что здесь не обошлось без человеческого вмешательства. Доктор, почему вы решили, что это именно этот человек, и его зовут именно так?
Священник всплеснул руками жестом человека, которого спросили, как он узнал своего брата.
— Почему!.. — произнес он своим обычным тоном, а затем добавил, более серьезно. — Как же мне было не узнать человека, которого я знаю лучше, гораздо лучше, чем вас?
— Значит, вы увидели человека?
Доктор Монкрифф не ответил. Он сделал нетерпеливое движение и пошел дальше, тяжело опираясь на мою руку. Мы долго шли, не говоря ни слова, по темным тропинкам, крутым и скользким от зимней сырости. Воздух был очень спокоен, — нас сопровождали лишь слабые вздохи в ветвях, смешивавшиеся с шумом воды, к которой мы спускались. Когда мы снова заговорили, речь шла о посторонних вещах, — об уровне воды в реке и недавних дождях. Мы расстались со священником у двери его дома, где его встретила старая экономка, ожидавшая его в большом волнении.
— Ах! — воскликнула она. — Молодому джентльмену стало хуже?
— Совсем наоборот — лучше. Да пребудет с ним Господь! — ответил доктор Монкрифф.
Я думаю, что если бы Симсон снова обратился ко мне со своими вопросами, когда мы возвращались, я бы столкнул его вниз; но он молчал, словно по наитию. Небо было чище, чем много ночей назад, оно поднялось высоко над деревьями, и то тут, то там сквозь сплетение темных и голых ветвей слабо мерцала звезда. Воздух, как я уже говорил, был очень мягким, слышались тихие шорохи. Они были реальны, как любой естественный звук, и доносились до нас, принося с собой покой и облегчение. Мне показалось, что этот звук похож на дыхание спящего, и мне вдруг стало ясно, что Роланд сейчас, должно быть, спит, наконец-то успокоившись. Мы поднялись в его комнату, когда пришли. Здесь было очень тихо. Моя дремавшая жена открыла глаза и улыбнулась мне: «Я думаю, ему гораздо лучше, но вы очень задержались», — сказала она шепотом, заслоняя свет рукой, чтобы доктор мог осмотреть своего пациента. Мальчик возвращался к жизни. Он проснулся, когда мы стояли вокруг его кровати. Я наклонился и поцеловал его в лоб, влажный и прохладный.