С тех пор как я научилась говорить, все утверждали, что я мечтательна, и обладаю пылким воображением, и прочее, в том же духе, что так часто смущает девушку, которая любит поэзию и размышлять о прочитанном. Люди зачастую и сами не понимают, что они имеют в виду, когда говорят «мечтательна». Нечто, похожее на Мейдж Вильдфайр или что-то в этом роде. Мама считала, что я всегда должна быть занята, чтобы не думать о всякой чепухе. Но на самом деле я вовсе не любила «всякую чепуху». Я была скорее серьезна, чем наоборот. Я бы никому не доставила хлопот, если бы была предоставлена самой себе. Просто у меня имелось нечто вроде второго зрения, и я воспринимала даже те вещи, на которые не обращала никакого внимания. Когда я читала самую интересную книгу, до меня доносилось то, о чем шла беседа; я слышала, что говорили люди на улице, проходя под окном. Тетя Мэри утверждала, что я могу делать две или даже три вещи одновременно — читать, слушать и видеть. Я уверена, что не слишком прислушивалась и редко выглядывала из окна с определенной целью, как это делают некоторые люди, замечающие, какие шляпки носят дамы на улице; но я действительно слышала то, что не могла не слышать, даже когда читала свою книгу, и видела много разных вещей, хотя часто в течение получаса не могла поднять глаз.
Впрочем, это не объясняет того, что я сказала в начале, а именно, многочисленных дискуссий относительно окна. Оно было (и остается) последним окном университетской библиотеки, расположенной напротив дома моей тети на Хай-стрит. То есть, оно располагается не строго напротив, а немного западнее, так что мне лучше всего было видно его с левой стороны моей ниши. Я принимала как должное, что это такое же окно, как и любое другое, пока впервые не услышал разговор о нем в гостиной.
— Вы так и не решили, миссис Белкаррес, — сказал старый мистер Питмилли, — окно напротив — это окно или нет? — Он произнес «миссис Белкаррес», а его всегда звали «мистер Питмилли».
— По правде говоря, я никогда не была в этом уверена, — ответила тетя Мэри, — никогда за все эти годы.
— Господи благослови! О каком окне идет речь? — спросила одна из старушек.
Мистер Питмилли имел обыкновение смеяться во время разговора, что мне не нравилось; но, может быть, он и не желал мне нравиться. Он ответил: «О, всего лишь об окне напротив», — затем рассмеялся и продолжил: «Наша дорогая миссис Белкаррес никогда не могла решить, что это, хотя живет напротив него с тех пор, как…»
— Обойдемся без дат, — сказала старушка. — Окно библиотеки! Господи, да что же это может быть, как не окно? На такой высоте это не может быть дверью.