Сопротивление бесполезно? Пусть, я и пытаюсь дернуться, когда он одним движением сажает к себе на колени, заставляет обхватить ногами талию. Прижимает тесно тесно.
Я ведь сама на это шла. Я сама хотела что-то доказать себе.
А что я хотела доказать? Что-то очень важное. Но успешное забытое под напором его губ, рук, всего напряженного тела.
И в голове уже шумит прибой, а по венам уже током бьет предвкушение. И стреляет по нервным окончаниям там, где кончается разум и начинается острое, беспринципное, ошеломительное наслаждение.
Сопротивление бесполезно.
Бесполезно сопротивляться самой себе, когда руки уже сами, настойчиво, лезут под свитер, выдирают рубашку из брюк, и бедрами проделывают пошлую волну, задевая его огромный бугор.
О да, я забыла что хотела самой себе доказать, зато в мельчайших подробностях помню, как выглядит член Максима. Слишком часто я держала его в руках, слишком часто брала губами, ласкала языком, словно выжигая в памяти каждую вену, запах, вкус…
— Моя голодная девочка, — шепчет Макс мне на ухо, проделывая руками грязные манипуляции и уже стаскивая с меня кофту, вместе с лифчиком. А потом долго смотрит на грудь, словно по волшебству усыпанную мурашками.
Он поднимает голову, рукой поглаживает, приподнимает одну грудь и берет сосок в рот.
Я тут же выгибаюсь, пронзенная молнией, преддверием удовольствия.
И меня уже трясут, колбасит от жажды, от желания, чтобы это не заканчивалось до конца. Максим всегда знал, что я очень люблю, когда он вот так грязно лижет соски, уделяет им особое внимание, а потом заставляет уделить внимание его члену.
Сосать глубоко и грубо, пока в горло не брызнет горячая струя.
Но это позднее, а сейчас он продолжает терзать мои соски губами, втягивать в рот, покусывать зубами. Делать все, чтобы серое вещество окончательно превратилось в патоку. И она вытекает между ног, увлажняет трусики, заставляет ощущать проклятую пустоту между ног.
Ту пустоту, что по силам заполнить только одному человеку. Сейчас так похожего на животное.
Прохлада ночи должна заставлять мерзнуть, но тело покрылось мурашками совсем по другой причине. Просто бедра Макса тоже пришли в движения, имитируя старый как мир прекрасный акт. И руки его перестали давить на грудь и переместились за талию. Направляя каждое мое движение.
И снова поцелуй, и снова мысль, насколько Максим себя сейчас сдерживает, вбивается через одежду, словно желая ее прорвать, сводит меня с ума предвкушением, хотя мог бы давно нагнуть и вставить.
И я бы вряд ли была недовольна.
Прелюдия, это то к чему он меня приучил в восемнадцать, долгие, порочные касания, медленное наслаждение друг другу, а три года назад он был бесконечно груб и агрессивен. Брал даже тогда, когда я не хотела, а тело могло сопротивляться.