Голова была полна мирского мусора.
Мнение святого отца, с которым они были знакомы без малого десять лет и очень сблизились, имело большой вес для ювелира. Сегодня священник говорил с ним, как с чужим. Несмотря на отсутствие всякого упрека, несмотря на мягкий, сострадательный тон голоса, сильф чутко уловил какое-то охлаждение, отдаление, даже отчуждение. Это очень опечалило Себастьяна.
Во всей Бреонии не отыщется человека, который был бы посвящен в дела ювелира больше, и который вызывал бы у него такое безоговорочное доверие, уважение и любовь. Хранитель церкви был мужественный и полностью преданный своему делу человек. Много лет продолжал он беречь в Ледуме источник духовного света, безропотно снося непрекращающиеся тяготы и лишения, терпя все причуды окружающего порочного общества. Все остальные священники в своё время были убиты или же бежали прочь, побросав приходы на растерзание городской стражи.
Тяжело думать, что служитель Изначального потерял веру в ювелира, поставил на нем крест. Возможно, это было заслуженно, правильно, но Себастьяну малодушно не хотелось терять человека, который был для него не только священником и строгим духовным наставником, но и другом. Возможно, единственным искренним другом в целом мире. Только вот сегодня святой отец предпочел ограничиться формальной исповедью и, под предлогом сильной занятости, отказал в личной беседе.
Этот отказ заставил ювелира страдать.
Усилием воли прервав мучительные раздумья о наставнике, Себастьян обратился мыслями к Софии, но и тут не нашел облегчения. Какого черта проклятая Искаженная бесцеремонно влезла в его жизнь, разрушила его такой ясный, четко устроенный, логичный мир, спутала все чувства? Себастьян ощущал, как внутри кровеносных сосудов бешено стучит кровь, как клокочет злость, почти ярость, с которой он не в силах справиться. Впервые за долгие годы душевное равновесие ювелира оказалось нарушено, да еще как! Чашки невидимых весов ходили ходуном, грозя всему механизму сбоем или серьезной поломкой.
Всё это просто не укладывалось в голове. Да что там, вообще нигде не укладывалось! И ради чего, Господь всемогущий, он сам же, по доброй воле, вернулся к нелепой девице, да еще и притащил её сюда, в святая святых его мира? В душе творилось необъяснимое смятение, поднималась буря чувств, благополучно спавших всё это время. Заглядывая в себя, Себастьян ужасался этому чуждому, несвойственному ему состоянию. От прежнего порядка и понимания себя не осталось и следа. Думая о Софии, ювелир был искренне поражен самому себе: мужчине никак не удавалось определить своего отношения к проклятой спутнице — оно скакало, как взбесившаяся лошадь, колеблясь от состояния тихой ненависти до слюнявого умиления.