Но то, что она ведьма, никто не сомневался. Сколько деревенских парней сходили с ума, бросали все, уезжали в город, только бы забыться, убежать от этого наваждения. «А Микола зовсим здурел из-за нее, сучки. Вона запил, что швыня», – шипели тетки в хлебном, складывая в авоськи буханки.
– Саш, милый! Ну зачем она тебе? Ты же знаешь, бесполезно. Она не выйдет к тебе, она ни к кому не выходит. А выйдет, так совсем плохо. Ведь приворожит.
Аля сама не верила, в то, что говорила, но все-таки, это был аргумент.
– Вон смотри, Тоня как смотрит на тебя. Такая ведь девчонка! Ну что ты, в самом деле?
– Раиса уезжает завтра в Саратов. В медучилище едет учиться. Я за ней поеду, как хотите. Мне без неё не жить! Вызови, богом прошу. Наври чего. Скажи, кофту пошить там… или погадать. А я у тебя посижу, за печкой. Приведешь, я выйду. Там разберемся.
– Дурак ты, Сашка. Хуже ж только сделаешь. Ну ладно. Мне не трудно.
Аля побаивалась заходить к цыганам, но часто, когда уже темнело, отодвигала ситцевую занавесочку на маленьком окошке своей комнаты. Окошко выходило как раз на цыганский двор, в этом месте дед еще не заменил покосившийся плетень на новый крепкий забор и поэтому, сквозь редкие повисшие ветки старых вишен, ей было хорошо видны соседи.
Там, в сгущающихся сумерках, яркое пламя костра казалось нереальным, призрачным, зыбким. Аля знала, что старая цыганка ест только на воле, на воздухе, поэтому ужинать все собирались на дворе. Аля не могла отвести глаз от собравшихся тесным кольцом людей. А еще песни, томные, страстные, колдовские! Да четкий силуэт высокого, чуть сутулого парня, с гривой кудрявых волос… Это он, Лачо…
Аля давно была знакома с цыганятами. Тогда еще Лачо, будучи совсем небольшим пацаненком, крепким как орех, смуглым и нагловатым, как-то затащил малышку на свой двор показать утят. Утята только вылупились, у них были мяконькие лапчатые ножки и нежное тельце, похожее на пушистый плюшевый шарик. Алюся с восторгом схватила одного, самого малюсенького и, сжав изо все силенок, поднесла к лицу поцеловать. Восторг был таким сильным, что Алюся сжимала и сжимала кулачок, пока крохотный клювик-лопатка не открылся и желтенькая головка не свесилась набок. Алюся ничего не поняла, утенок стал каким-то ненастоящим, тряпочным. Она начала трясти его, как будто хотела завести заводную игрушку, но ничего не получалось. Подскочил Лачо, выхватил утенка и быстро закинул его за сарай.
Алюся заревела. Слезы градом лились, горе было таким огромным, что мир посерел и погас.
…Цыганка-мать, тогда еще не старая, мощная, смуглая до черноты, но яркая, как жар-птица в своих юбках и огромных тяжелых монистах, зашла в их двор. В руках она держала дохленького утенка. Баба Пелагея быстро затащила Алюську в дом и закрыла за ней дверь.