За «посылание к матери» блатные всё чаще принуждали не к возмездию, а к пополнению «общака». Оттуда шёл «грев на бродяг» запретным кайфом – он стоил денег, и деньги решали многое. А поддержка землячества с воли решала и то, что в «блаткомитет» всё чаще стали попадать несдержанные на язык бывшие продавцы с фруктовых рынков и им подобные.
Со временем это привело к тому, что в уже редких ныне «чёрных» лагерях матерятся даже «положенцы» на сходках. Мне запомнилось, как в костромской колонии блаткомитет боролся с нецензурной бранью мужиков. Собрав в секции барака заключенных, «положенец» лагеря доводил до народа истину: «…уважайте друг друга! Следите за своим языком, вы же порядочные арестанты! Зачем нам бить кому-то е*ало, если вы сами можете догнать, что материться в обществе порядочных неприемлемо. Не ведите себя, бля*ь, как последние пи*орасы!»
Это выступление Никиты «Череповецкого» я тогда записал дословно сразу же после сходки.
В сибирской колонии, где я очутился спустя пару лет, не было уже ни «положенцев» со смотрящими, ни блатных понятий с «предъявами». Зато вдоволь хватало беспричинно лившегося мата.
Всё начиналось с первым же прыжком из автозака на лагерную землю. Ты бежал неизвестно куда среди лая собак, крика оперов и мата активистов. Или крика активистов и мата оперов. Их брань была отборнейшей, изысканной и лютой. Она оскорбляла до глубины души, но если кто-то и решался возмутиться услышанным, то тут же и получал по тому самому «петушиному е*алу», на которое только что и оскорбился.
Карантин, с круглосуточным матом потерявших честь людей… Отрядная жизнь, с ночными разборками и последующими издевательствами… Вызовы в кабинеты оперов и «безопасников»… Окружающая на прогулке масса недоученного в школе быдла…
Краснознамённый показательный лагерь вне комиссий и областных проверок был покрыт сплошным матом. Не только зеки друг с другом, но и вышестоящий чин администрации колонии мог запросто послать провинившегося инспектора сочным посыланием в ****я.
И хотя в «Правилах внутреннего распорядка» был прописан строгий запрет на употребление нецензурной брани, угрозы к вынужденному половому акту здесь звучали на всех уровнях административных структур. Но хуже всего оказалось то, что матерная речь была заразна. Она с лёгкостью прилипла и к моему языку.
Несмотря на хороший словарный запас, в разговорах с окружающей меня порослью я нередко использовал мат. Поначалу мне казалось, что моя культурная просьба и вежливость должны вызывать у собеседника понимание и адекватную реакцию, но у большинства местных сидельцев от моей речи происходил сбой мышления. Приходилось переходить на язык большинства.