— То мне ведомо, боярин. Да уж завтра боярышня и на улицу не ступит. Сам знаешь, все по обычаю.
На прощание снова дозволено было троекратно целовать в щеки. Аринка принимала простую ласку от Андрея, а тот медлил, целовал-то почитай раза в два дольше обычного. Мамка опять зашипела…
Аришка от Андрея отлепилась, да не сдержала мыслей дурных — кто ж пост тот выдумал? Не иначе ирод какой!
С тоской смотрела вслед уходящему Андрею — тот и сам шею выворачивал — да слушала, как тихо похихикивает мамка.
Другим днем заперли Арину в ее с дедом хоромцах и из ложницы не выпускали. Маша была возле, приходили соседские дочки — Млава и Параскева — сидели опричь, песни пели, а то и рыдали. Все по обычаю. Однако ж молодость свое брала — большей частью точили лясы, смеялись до задыхания.
О середине недели, когда Аришка по характеру своему не могла уж терпеть плена постного, возле окон показался Демьян. Сказал, что с поручением к Михаилу Афанасьевичу. Житяниха не сочла боярича уж дюже опасным, а потому и позволила пройти.
Дёмка, щельмец, прошел урдяно, а уж в сенях метнулся к Аришкиной двери и поскребся.
— Аришка! Я это, Демьян. Ты уж не выглядывай, рыжая, а то мне мамка твоя чуб отгрызет. Это ж надо какая тётка, а? Токмо глянет, а у меня шерсть дыбом на загривке. Жуть!
Аринка к двери приникла, рада была, что голос дружеский слышит.
— Дёмушка, здрав будь. Ну как там в миру? Подружки не говорят, только смеются надо мной. Вот выйду, нагуляюсь.
— Ага, нагуляешься, как же. Так чернявый твой тебя и отпустил. Все, теперь сидеть тебе в его Савиново и носу не казать.
— Тьфу на тебя за такие-то слова! Андрей неволить не станет.
Дёмка хохотнул в ответ на ее речь.
— О, как. Я тут к ней иду повеселить малёхо, а она плюется, — и замолк.
Рыжая вмиг поняла — случилось что-то.
— Дёма…вести плохие? Что ж молчишь? Говори нето! — вскинулась.
— Ты, Аринка, все же чудная. Откуль поняла-то, что я к тебе жалиться притёк? — Дёмка уселся рядом с дверью, чубом поник.
— Что?! Говори, не томи, Христа ради.
— Да все хорошо с твоим сарматом… Не о нём я.
— Тогда… Дёма, что с тобой, родимый? — Ариша чуть и унялась, но тревога за братку все ж точить стала.
— Рыжая…может, ты уразумеешь, а? Ведь ссылает отец на Буйносовское подворье. Там окромя меня еще бояричей с горкой и не чета мне. Буслаев, Соболев… И все на ту боярышню окаянную. Я ее в глаза не видел и век бы еще не знать. Говорят, красивая и гордая. А на что мне эта ехидна? Теперь у Буйносовых службу несть до святок. Отец слово с меня взял, что себя не пожалею, а род наш укреплю. Вот еду теперь…укреплять. Меня выберет — беда, а не меня — и того горше.