— И правда же! Будет там знать, что я о ней помню. Боярин, молиться о звере ведь грех, верно? А вспоминать можно. — Андрей чудом улыбку сдержал.
— Смотрю я на тебя и … — Шумской головой покачал, но продолжил. — Тебе звери дороже, чем люди.
— Не дороже, боярин. Их жальче. Ты-то вон какой, обоерукий, сильный. А у них что? Токмо лапы. Ни оборонить себя, ни еды сыскать на старости. Все только пинают, да ругаются. А за что? За то, что верой и правдой служили всю жизнь свою?
— И с людьми такое случается, Ариша, — Андрей уж и не помнил, когда вот так запросто болтал с кем-то, окромя Дёмки. А уж с девкой никогда не было такого!
— А вот то их вина, я так мыслю. Если к концу-то жизни не нажил ни одного друга, да любящего ближника, так и…
— Злая ты, а ведь так и не скажешь. Иной раз кому-то тяжко с людьми сходиться. С того и живут одиноко, — Андрей себя не узнавал, трещал, как сорока!
— Как ты? — и глазищами своими буравит, но не зло, не с праздным каким любопытством, а тепло так…с пониманием.
— Что как я? Я вот он, с тобой болтаю. Глядишь, стану старый, ты меня одного подыхать не оставишь, — улыбнулся и совсем разум обронил, когда Аришка просияла в ответ белозубо. — Если доживу до старости…
Аришкину улыбку будто ветром снесло.
— Боярин, ты чего ж такое говоришь? — испугалась.
Шумской отвечать ничего не стал, просто в глаза ей прямо взглянул, а она поняла все. Воинская участь — дело страшное. Вот сидит ныне перед тобой сильный, молодой, да красивый, а завтра — калека или мертвяк.
— Арина… — подался к ней, влекомый светом глаз ясных, но возле сараюшки послышались голоса и не чьи-нибудь, а боярыни Ксении и Машки.
— Куда делась-то? Дома ее нет, Михал Афанасьич не видал. И в девичьей нет. Машка, признавайся, как на духу, где Арина, а? Нам с тобой дед ее под опеку дал, а мы прохлопали! Какие мы с тобой опосля этого бояре? Слову нашему никто не поверит!
— Матушка, ей Богу, не видала! Побегу поищу в конюшнях.
— Куда побежишь, неразумная? Боярские дочери урядно ходят, медленно. Пошли холопку на поиск. Вот найду, за косу-то оттаскаю.
Аришка сжалась в углу своем так, что Андрею снова стало жалко ее.
— Беги, нето. Боярыня Ксения крута, не спустит, — поднялся сам и руку ей протянул.
Она пальчики свои положила в его ладонь и уцепилась. Знала бы, дурёха, каким ознобом обдало Андрея, может так и не держалась бы крепко. Шумской-то ее поднял, да руку тут же отпустил…от греха.
— Спаси тя Бог, боярин Андрей. Побегу. И куст утресь высажу у Мавки, — вздохнула печально, и Шумской понял — псицу она долгонько еще помнить будет, а с того и печалиться станет.