— Да мало ли с чего? Может, голос мой тебе понравится или поговорить захочешь. Такого, пожалуй, не прикажешь. Верно, Арина?
— Верно, боярин. Тебе никто не приказывал, а ты взял и щенка мне принес.
Шумской стал серьезен, а Аришка пуганулась, а ну как не он? Вот стыдоба-то!
— Я? С чего бы?
— Ай, не ты? — уставилась на него, едва не покраснела, но … Вот знала, что он, только не признается отчего-то.
— Вот не пойму, о чем ты, — и вроде грозно так глядит, да Аринку не проведешь.
— Ты. Больше некому. Спаси тя Бог, боярин. Щеня такой…Он такой толстый и мягкий. Знаешь, он вчера мне весь подол изорвал, игрался. Я так-то давно не смеялась. — Андрей слова ее выслушал, вроде как подзастыл, чернючим взглядом огрел. — Мне отдариваться нечем, не взыщи. А вот что есть, то прими. От сердца.
Ладошку-то малую раскрыла и подала ладанку. Шумской руку протянул было, да одернул.
— Сама вешай, коли оберег даешь, — и склонил голову.
Арина заторопилась, шнурок распутала и накинула на шею боярину. Он-то голову поднял, глянул на девушку, да и застыл. Аришка и сама пропала, утонула в черных горячих очах Шумского. А тот взял личико ее в свои ладони, и поцеловал троекратно в щеки. Вроде по-обычаю все, по-людски…
Только как описать это все? Руки жаркие, взор горячий, румянец густой. Ох, к добру ли то, к худу ли?
Так и стояли бы, коли не холоп. Шел через двор, бочонок нес с молодой бражкой, а тут под ноги с громким мявом к нему кошак полосатый кинулся. Грохот, крик! Бражка в землю уходит, кошак улепетывает, а холоп зашибленное пузо потирает. А там уж и приказчик поспешает, ругать ругательски недотёпу.
— Власька, ушлёпок. Вот я тебя!! — и пошло-поехало.
Аришка вывернулась из рук Андрея и снова за балясину схоронилась. Шумской прикрыл ее спиной широченной, вроде как стоит без дела, а потом и зашагал, отвлек приказного человека, отвел сплетни-пересуды.
Рыжая обождала малое время, да и отправилась вслед за Шумским. У крыльца боярских хором остановилась и скромно притулилась за спинами девок, что цветистой стайкой сгрудились возле угла хоромин и смеялись, перешучивались с ратниками — и местными, и Савиновскими.
Дёмка балагурил! То бровями играл, то шутейничал, а то и просто ус подкручивал, глядя на молодых славиц. Те щебетали в ответ, отругивались, но без злобы. Любили Дёмку-то…
— Да ну! Арина Игнатовна пожаловала. И как ты, славница, с эдакой-то косой живешь? Ни спрятаться, ни укрыться. Как ржа на плуге, токмо ярче и поблескивает, — Дёмка принялся за рыжую.
— А я так мыслю, боярич, лучше с яркой косой, чем с кудрявым чубом и скудной бородёнкой. По старости-то, сверху станет меньше, а снизу больше. И так смешно, и инако весело.