Что ты, раздери тебя дьявол, сейчас творишь, Цветочек?! Издеваешься?
Я впиваюсь глазами в её лицо — точнее в видимую мне щеку.
Издевается. Сама того не знает, но издевается — самым изощренным образом. Потому что более-менее пристойных в мыслей в моей голове только две.
Эта чертова лань даже краснеет сексуально.
И нужно, чтобы кто-то законом запретил ей кусать губу.
Я ощущаю свою голову литой, готовой взорваться бомбой. И по длинному фитилю к детонатору быстро-быстро бежит огонек…
Тонкие пальцы быстро справляются со взбесившимся меня узлом. Ладони Маргаритки крепче стискиваются на перчатке.
— Можете вынимать, — она почти шепчет. А у меня от её шепота фитиль резко прогорает почти до самого конца.
Я тяну ладонь из перчатки и ощущаю, как горят пальцы. Буквально требуют хотя бы коснуться этой чертовой щеки. Ощутить под подушечками мягкую атласную кожу моего Цветочка. Склониться ниже, чтобы пройтись губами вслед за пальцами…
Вдох-выдох, Владислав Каримович, давай там, держись, потому что если ты сломаешься и сделаешь с ней то, что так сильно хочешь — придется тебе сразу пустить себе пулю в висок.
Становиться на одну ступеньку с её бывшим я не хочу.
И как нарочно она не дает мне даже опустить руку, перехватывает кулак свободной ладонью.
Прожигает насквозь одним прикосновением.
— Я сожалею о вчерашнем, — отрывисто повторяет Цветочек, наконец поднимая глаза, — правда сожалею. Давно не допускала подобной ошибки. Вы можете меня простить?
Дьявол. Дьявол и преисподняя, зачем я вообще потребовал этого у неё?
Ужасно хотел увидеть темные тени в светлых хрустальных озерах.
Вижу. Более того — чую её запах. Чувствую прохладу маленькой трепещущей ладошки. Никогда не думал, что такой пыткой окажется находиться вблизи женщины, которую сам для себя запретил присваивать.
Запретил-то запретил. Еще б сдержаться…
На таймере внутренней бомбы последние секунды до взрыва…
Пять, четыре, три…
— Уйди, — хрипло требую я, — убирайся с моих глаз, Цветочек.
Это выходит грубо. Даже очень. Маргаритка отшатывается, отшвыривает прочь мою перчатку и практически пулей вылетает вон из зала. Все что я успеваю заметить — как белеет её лицо. Как отчаянно сжимаются в кулаки ладошки.
А потом — хлопает дверь, и я остаюсь наедине со своим растекшимся по стенкам черепной коробки серым веществом. При взрыве не пострадал ни один Цветочек.
Сдержался. Вроде должен бы собой гордиться. А в голове только одна мысль…
Ну, ты и кретин, Владислав Каримович!
Других-то слов найти не мог, конечно?
Впрочем… Пусть будет так. Я все еще не хочу, чтобы она ко мне привязывалась. Процентов этак на девяносто не хочу.