Цыган, совсем уж было задохнувшийся от вида липпициана, потер собственный подбородок и глубоко задумался.
Парнишка прошел мимо него под навес, едва удостоив косым взглядом, чтобы убрал ноги с прохода. Потребовал себе мамалыги и чего-нибудь горячего – попить. Несмотря на уверенную повадку парня, уголки рта у него все-таки подрагивали, и озирался он немного затравленно.
Когда хозяин притащил обед, то внезапно потребовал с «господина» плату вперед. Тот смерил хозяина таким взглядом, будто с ним заговорила силосная яма, но полез за кошельком. Вытащил, опустил на стол – кошелек отозвался приятным звоном.
Все во дворе замерло. Покривился даже корчмарь.
– Да убери ты кошель, боер, – одними губами прошептал он. – И откуда ты такой взялся?
Юный боярин явственно осознал промах, но сдаваться не пожелал. Бросил сквозь стиснутые зубы:
– Откуда взялся, там уже нету, – и шевельнулся, поправляя пистолет за поясом.
Корчмарь усмехнулся и побыстрее сгреб серебряный гульден[26]. Наклонился к уху мальчишки, шепнул:
– Дай еще один, боер, я тебе разменяю. Неча флоринами[27] по таким дырам светить. И это... Может, тебе сопровождающих выделить, хоть до заставы?
Мальчишка снова ответил презрительным взглядом.
– Еще чего. Не впервой одному ездить. А если хочешь услужить, подай мне еще бумаги лист и перо с чернильницей.
– Бумага дороже мамалыги встанет, боер, – предупредил корчмарь, изумленный таким приказанием.
– Ну так возьми из сдачи, – огрызнулся тот. – Да не дери, смотри, я ведь цены-то знаю!
– Не шуми, боер, – почти добродушно погрозил пальцем корчмарь. – Не у себя в усадьбе, чай. Бумагу дам, перо только у меня паршивое, а в чернильнице, может, таракан какой засох. Так что дорого не сдеру. А про сопровождение ты подумай, здесь места глухие, – и доверительно шепнул на ухо: – Народ разный попадается.
Юный боярин скривился.
– Будто я не знаю, что здесь до пандурской заставы на границе палкой докинуть можно!
Корчмарь утомился уговаривать и пожал плечами.
– Как господин прикажет.
Цыган продолжал наблюдать. Мальчишка с жаром накинулся на мамалыгу и хлеб, но стоило хозяину принести дешевую серую бумагу и перо с чернильницей, загрустил и даже про еду забыл. А может, успел утолить первый голод. Писал он споро, только изредка замирал и тяжко переводил дыхание, потирая поверх воротника горло. Раз даже незаметно щеку вытер. Закончив письмо, долго сидел, глядя перед собой остекленевшими глазами. Со вздохом свернул бумагу, капнул воска со свечи. Печатки у него не было – притиснул монеткой, выданной хозяином, и сунул за отворот мундира. Снова принялся за еду, но уже медленнее и будто с трудом.