– А ну признавайся, чего утворил, – потребовал Симеон решительно.
Гицэ хмыкнул и почесал спину.
– Да не поверишь, капитан, батька застукал. Суровый батька оказался, я так в окошко сиганул да приложился, что аж сердце зашлось, думал – не встану.
Симеон пригляделся: видок у Гицэ был точно взъерошенный. Вот бы его как-нибудь словил какой-никакой батька, брат или муж и всыпал так, чтобы надолго забыл свои полночные приключения! Так ведь этому коту что – его из дверей, он в окно...
– Три караула у рогатки, – распорядился хмуро Симеон. – И без моего ведома чтоб с заставы ни ногой!
– Ну ты прям поп какой, капитан, – обиделся Гицэ, но протестовать дальше не стал, только ухмыльнулся донельзя нахально. – Как прикажешь. Тебе дважды докладываться, как ушел и как пришел? Или что было между – тоже рассказывать велишь?
Симеон невольно рассмеялся.
– Проваливай спать, охальник. Нужны мне твои похвальбы, козел ты племенной!
– Обижаешь, капитан! Не племенной ни разу пока! – Гицэ хмыкнул. – Хотя, может, это я и зря, вон Штефанел какой лихой уродился!
– Будешь болтать – я тебе в зубы сам насую, – предупредил Симеон, хорошо зная его длинный язык. – Если парня разыщут по твоей болтовне...
– Нешто я без соображения, Симеоне? – Гицэ округлил глаза. – Всей заставе беда может выйти от тех высоких бояр, если вдруг его поискать надумают. А ты не хочешь ли его слуджеру показать? Глядишь, внесет парня в списки под каким имечком, и ищи ветра в поле, а гайдука – в горах.
– Посмотрим, – коротко сказал Симеон. – Главное – чтоб не нагорело нам от слуджера. А теперь проваливай. Или нет – раз уж пришел, пойдешь заместо Макарии в ночную смену, а Макарку я завтра с телегой к Станке налажу. Мороя жаловался, что солонина выходит, а у нее должен запас быть.
Гицэ покосился на луну, прикидывая время.
– Эх, ладно. Покурю тогда туточки, покамест не время меняться, – и прибавил с обычным своим шальным дружелюбием: – Иди, досыпай, капитан. Я покараулю.
А с утра Симеон враз понял, чего это Гицэ вчера был такой покладистый да веселый! Когда снизу долетела перебранка, вышел на галерею – и увидел одного из вчерашних проезжих, какого-то купчину из Австрии. Тот махал руками и визгливо орал, что пожалуется логофетам, чтоб поспускали шкуры со всех здешних разбойников.
Симеон завел его в контору, успев увидеть, как исчезла в дверях общей комнаты несколько озадаченная мордаха Штефана. Купец пыхал гневом, точно перекипевшая джезвэ[47] на песке, и недоумевающий Симеон не сразу вытянул из него суть жалобы. А вытянув, матюкнулся мысленно от всей души: ну, Гицэ! Ну, поганец! Да лучше бы докладывался, что там было между его приходами и уходами! Ну, козлина усатая, ну, только попадись!