– Ну так вот. Гицэ ее до конторы-то проводил, но тогда соображал о деле чуть получше, чем сейчас – дверь открытой оставил, а то там у слуджера на столе мало ли какие бумаги-ландкарты? Ну, Тудор умылся и разговаривать пошел, а дверку тоже не закрыл...
– Это я не закрыл, – вставил Гицэ. – Он не велел – я и не закрыл. Та боярынька все расхаживала да ручки заламывала, вот я и глядел.
– Ну а мы с капитаном на крылечке сидели, близехонько вышло, все видно. Чего уж там она у него просила – мы не поняли, но просила – это точно! Да жалостно так, а сама нет-нет, да глазищами стрельнет, и то волосы покрутит, то платьишко поправит, то через стол наклонится...
Йоргу усмехнулся.
– На задницу-то всласть налюбовались?
– Не без того, – согласился Мороя. – Хотя эти господские юбки – глядеть не на что! Ну просила она его, просила, а он все только головой качает и на какие-то бумаги ей показывает. А она на дверь-то косилась-косилась, потом подошла к ней, к открытой, на нас так глянула, шнурки на кошелечке подергала – и говорит, мол, видать, что у слуджера дел много и что он в поход собирается надолго, да и жизнь у него суровая, но он ведь пожалеет бедную женщину, дело-то пустяковое, мол, можно же как-то сговориться к взаимной приятности... И как, слышь-ко, дверь захлопнет! Ну мы тут покатились, конечно!
– Погоди, – поморщился Йоргу, потянув себя за ус. – А чего ей надо-то было?
– Да кто ж ее знает? – удивился Мороя. – Нешто нам Тудор отчитываться станет? Спросил только потом, не шныряла ли она по заставе, пока его не было. Ну мы его успокоили, что глаз не сводили.
– И с чего ты решил, что она ему именно что себя предлагала? Мало ли – может, не хотела показывать вам, что у нее деньжата водятся, или тяжба у нее какая – так чтоб не слыхали.
Симеон невольно хмыкнул, вспомнив, как боярынька хвостом перед Тудором крутила. Особенно – как хлопала своими воловьими очами, подтягивая повыше край выреза на платье.
– Мороя прав. Она к нему ластилась, точно кошка, и так потрется, и этак выгнется. Ну и потом, Тудор же ее выставил, – он фыркнул от воспоминаний, и Мороя обрадованно подхватил:
– Во-во! Как сейчас помню: дверь, значит, распахнул настежь, а она растерянная такая стоит в дальнем углу-то, где койка была. Глазами хлопает, и чаршаф[48] размотан, на койке валяется. А Тудор ей и говорит: все бы, мол, хорошо, только вот не знаю, по которой графе отчетности я ваше предложение провести должен. А стало быть, и принять его мне никак не положено. Ну она вспыхнула вся, чисто роза майская, чаршаф с койки подхватила. И лицо у нее было: ей-ей, за закрытыми дверями точно в морду бы вцепилась. А так только раскричалась, на всю заставу слышно было: «Мерзавец! Хам! Скотина!» – и бегом оттуда.