— Все нормально, — Яр снова дергает подбородком, — док, дайте мне побыть с женой. Я последний раз видел её до операции. И не был уверен, что увижу снова.
У, трепло!
Я кидаю тревожный взгляд на Маруську, но она, кажется, не уловила рокового подтекста в папиных словах. Ну, и слава богу.
А жена… Ладно, так и быть, спущу я ему жену, на самом деле это слово неожиданно приятно прошлось по чувствительной холке моей души.
Врач долго и пристально таращится на Яра, явно пытаясь хотя бы невербально воздействовать на его совесть — я стараюсь удержать лицо и не угорать над этим вслух.
Нет, не докопаетесь, Денис Витальевич. Сколь многие пытались — и сгинули бесследно. Совесть Ярослава Ветрова — все равно что пустынный мираж. Иногда появляется, кажется такой реальной, а потом раз — и понимаешь, что тебя только что поимели...
— Черт с вами, — раздраженно бросает хирург, разворачивается ко мне и явно пытается найти единомышленника хотя бы в моем лице, — только недолго.
— Ну, мы постараемся, — дипломатично улыбаюсь я, удерживая на языке ремарку, что лично я не буду уж очень усердствовать в этом старании.
В конце концов, я, может, и не работаю сейчас юристом, но понимание, что можно, а что нельзя говорить в подобных ситуациях, у меня сохранилось.
Я так боялась, что наш с Яром исход окажется драматичным…
Я бы осталась ночевать в его палате, вот в этом вот нераскладном кресле, в углу палаты и уснула бы, лишь бы слышать ночью его дыхание и знать — он жив, жив! Я его не потеряла.
— Людмила, — врач окликает медсестру, которая с интересом зыркает, то на меня, то на Яра, и оба они наконец покидают палату. Я уже и не надеялась, что это произойдет.
Взгляд Яра обращается ко мне. Мое темное ультрамариновое море захлестывает меня с головой, так что хочется перестать дышать и свиться на его коленях истосковавшейся по хозяину кошкой. Я устала без него так, что нету уже никаких сил это терпеть.
Я не подхожу. Не тороплюсь с этим. Боюсь смазать момент, потерять тепло этих душевных вибраций.
— Папочка, тебе уже лучше? — все это время Маруська умирала от нетерпения, дожидаясь, пока нудные взрослые доболтают и позволят ей задать волнующий её уже несколько дней вопрос. И вот, наконец-то ей это удается.
Люблю, когда Яр вот так смотрит на нашу с ним дочь. Пожалуй, даже больше, чем когда он смотрит на меня. В такие моменты на его лице непривычно много эмоций. И столько любви…
— Ты пришла, Машунька, и я уже почти выздоровел, — Яр прижимает Плюшку к себе настолько крепко, что я всерьез начинаю беспокоиться — бережет ли он при этом свои раны. Судя по легкой болезненности, на секунду проступившей на его лице — все-таки не очень.