— Может, поспорим, раз уж ты так в себе уверен? — Ольшанский никак не может уняться — впрочем, оно и понятно. Я тоже никуда со своего места испаряться не спешу. — Это, конечно, не равно тому, чтоб дать тебе по морде, но мне все равно очень хочется поставить тебя на место.
Такое ощущение, что ты до этого дорос, Ник.
Я склоняю голову набок, разглядывая своего противника. Судя по глазам — он что-то задумал. Я был бы очень в нем разочарован, если бы этого предвкушения не было. В конце концов, когда соперник не может продумать линию своего поведения хоть на пару шагов вперед — играть с ним становится неимоверно скучно.
— Ну, и на что мы спорим? — скучающе уточняю я. Так, будто я по-настоящему заглотил его наживку.
— Если я выиграю — ты к черту свалишь из «Артемиса», — у Николая в глазах полыхают костры, и я даже знаю для кого их развел, — прямо сегодня. В течении часа.
— Встреча с Такахедой завтра, — напоминаю я ехидно, — и мне, как и тебе, уже отлучаться отсюда нельзя.
— Значит, запрись у себя и не вылезай на божий свет, — Ольшанский спохватывается быстро, — чтобы не портить настроение ни Вике, ни Маше, ни мне.
— А если я выиграю, то ты запрешься? — насмешливо парирую я, прищуриваясь. У Ника дергается край рта. Кажется, он в своем выигрыше совершенно не сомневается, но все-таки на такую ставку не согласен.
— Это не одно и то же, — вполне ожидаемо взбрыкивает Ольшанский, — со мной приехала Вика.
— Так что, оставишь мне этот плацдарм, если налажаешь? — ухмыляюсь я, а сам краешком глаза замечаю Вику, все-таки выходящую из дальней конюшни. И Машутка с ней. Так, надо бы ускориться в уламывании этого ишака.
— Облезешь, — Ник оказывается не настолько азартен, хотя я не всереьз предлагал именно эту ставку. Даже больше, если б он согласился бросить Викки ради собственных дешевых понтов — я бы сам ему по морде дал, да как-нибудь потравматичнее, чтобы довелось насладиться хрустом переломанных носовых хрящей, — придумай что-нибудь свое и пооригинальнее, ковбой.
Его презрительные интонации меня не трогают абсолютно, равно как и его — мой оценивающий взгляд. Свое, значит? Пооригинальнее?
Да можно сказать, за душой Ольшанского и нет ничего такого, что могло бы меня заинтересовать, кроме той, которую лично я никогда в заклад не поставлю. Хотя…
— Я придумаю попозже, — хмыкаю я, не выдавая никак выражением лица, что наметки-то у меня на возможный выигрыш имеются, а затем склоняю голову к плечу, — в чем же ты думаешь, что лучше меня, а, Ник?
Во всем — об этом мне сообщают самоуверенные глаза Ольшанского.