Я только-только набираю в грудь воздуха, чтобы разразиться гневной тирадой на тему — куда именно Ветрову нужно идти и с какой скоростью, как тихонько поскрипывает дверь спальни.
— Доброе утро, мамочка, — позевывает мое сокровище, и тут же добавляет с ощутимо возросшим оптимизмом, — и доброе утро, папочка!
Черт. Черт-черт-черт!
Когда я оборачиваюсь — Маруська сияет как начищенный пятак. И я не успеваю ничего сказать — она с разбегу плюхается к нам, между мной и Ветровым, и одной рукой обнимает его, а второй — тянется ко мне.
Господи…
— Ну, иди уже к нам, мамочка, — насмешливо роняет Яр, сползая поближе к Маруське. И его взгляд как вызов, вызов мне самой — осмелюсь ли я оказаться к нему ближе, или…
Маруська куксится, недовольная моей задержкой. Для неё все по-другому. Для неё мама и папа рядом, не ругаются, какое счастье, а может быть, уже даже помирились!
Я с искренней ненавистью отшвыриваю от себя подушку, взглядом рассказываю Ветрову, с каким удовольствием я бы врезала ею по его наглой морде. Раз десять.
Ладно. Я дам моей дочери эти семейные обнимашки, а потом объясню, что нет, мы с её папой не помирились. И не вместе. И не все так просто. Просто… Просто ему спать было негде, я его пожалела и разрешила ему остаться, и так далее... Мать Тереза, блин.
Надеюсь у Ветрова хватит совести не рушить мою легенду.
Я опускаюсь обратно на простыню, позволяя Маруське прихватить и меня за шею, опуская свою руку на её спинку. Ох, сокровище мое, ты даже не представляешь, сколько всего твоя мама ради тебя готова вытерпеть.
Даже твоего папу рядом. Дозированно, конечно, но все-таки.
Будто подслушав мои мысли, Ветров касается моего локтя пальцами. Горячими, сухими и совершенно наглыми. Какого черта он себе позволяет?!
Я вздрагиваю, как от удара током, распахиваю глаза и практически тут же утопаю в ультрамариновых, бездонных, раскаленных озерах глаз Ветрова.
Он может этим взглядом брать в плен целые города…
Взгляд мужчины. Настоящего, сильного, безжалостного хищника. А я его помню совсем мальчишкой...
Его пальцы никуда не убираются, а сбегают вниз по моему запястью, к кисти рук, оставляя за собой будто самую настоящую полоску ожога.
На языке у меня вдруг становится так сухо, как очень давно не было.
— А кто тут не чистил зубы? — на самом деле сказать это без запинки у меня получается ценой очень больших усилий. И разорвать наш с Ветровым контакт взглядов у меня с первого раза не получается. И со второго тоже...
Но все-таки Маруська виновато шевелится и сползает с кровати, и мне удается самой отвернуться и побороть это чертово наваждение. И сбежать. Быстренько сбежать, прихватив в охапку свою одежду, заныкаться в спальне Маруськи, чтобы отдышаться и привести в порядок хотя бы мысли.