— Не забыла,—кротко ответила Роза, продолжая свое дело.
Анджело пожал плечами и уткнулся в газету.
— Прочитал бы вслух, что пишут,—примирительно попросила Роза.—Что на свете делается?
— Что делается? Ничего хорошего.
— А куда опять запропастился твой сын?
— Он и твой сын, Анджело. Примо — взрослый парень, у него своя голова на плечах. Если хочешь знать, он пошел проводить домой бедного синьора бухгалтера, проводит и вернется.
— Проводить бухгалтера — полчаса, пусть час. А он целый день носится.
— Будто не знаешь, где он носится?
Анджело подозрительно посмотрел на жену:
— Что ты хочешь сказать, Роза?
— Сказать?.. Примо в охране вашего забастовочного комитета, ты это прекрасно сам знаешь, нечего на меня сваливать.
— Но ты же мать, Роза.
— Мать!.. Закрыть дверь? Примо откроет замок просто пальцем, он же механик. Спрятать его штаны? Уйдет без штанов. Это же наш Примо! — воскликнула Роза, В голосе ее были беспокойство и гордость за сына.— Ой, пригорело, так я и знала! Возьми передник и жарь сам без масла, а я сяду на стул и буду давать советы.
— Роза!
Ситуацию разрядило появление соседки, пришедшей одолжить соли. Соль она получила, но не торопилась уходить. Сообщила несколько незначительных новостей и перешла к горячей теме — забастовке. Говорила с Розой, явно адресуясь к Анджело.
— В позапрошлом году бастовали сколько? Три месяца, даже больше. Что выиграли? Чуть не подохли с голоду, верно?
— Верно,— вздохнула Роза.
— В прошлом году бастовали? Бастовали. Сколько? Опять три месяца. На этот раз кое-чего добились, но чего? Мужу добавили тринадцать чентезимо в неделю... тринадцать чентезимо, курам на смех, верно?
— Верно,— вздохнула Роза.
— Женщина, не кусай, если не знаешь, хлеб это или камень! — озлился Анджело.—Верно, верно... Что верно? Куры смеются, а я не смеюсь. И твой муж Альфредо тоже не смеется. Потому что Альфредо в нынешнем году работает на один час в неделю меньше, а заработок у него не меньше, даже чуточку больше. Но Альфредо — квалифицированный мастер. А у чернорабочего прибавка не тринадцать чентезимо, а может быть, семьдесят — восемьдесят. Потому что мы прибавляли не по квалификации, а поровну.
— Почему же поровну? Мой Альфредо...
— Пускай твой Альфредо тебе и объясняет. Скажу только одно — хочешь слушай, хочешь не слушай: есть такие слова — «классовая солидарность». Вот почему твой Альфредо, и я, и другие мастера сами предложили так решить вопрос. И мы его решили правильно.
Дверь широко распахнулась. Вошел Примо.
— Шире не мог открыть? — буркнул Анджело.
— Понятно. Дискуссия на политическую тему,—ухмыльнулся Примо.— Но здесь все-таки кормят?