Той же отець Иосифъ поведа намъ. «Некий, — рече, — разбойникъ, именемъ Ияковъ, прозваниемъ Черепина, лютъ зело, и, помянувъ своя злая, прииде къ старцу Пафнутию, и облечеся во иноческый образъ. И помале, отложивъ образъ, начатъ паки разбивати. И некогда стоящу отцу Пафнутию во вратехъ манастыря, Ияковъ же грядый на коне мимо манастырь, отець же глагола ему: “Горе тебе, страстниче, сугубо зло сотворилъ еси: отвергъ иноческый образъ и на первое зло возвратися, яко песъ на своя блевотины!” Онъ же извлекъ саблю и восхоте пресещи его, и ударивъ ею по верее, за нюже отець ускоривъ скрытися.
Потомъ же въспомянувъ своя злая, и усрамився възъвратитися ко отцу Пафнутию, и поиде ко отцу Варъсунофию, въ Савиной пустыни живущу во отходе,[82] и у него сконча животъ свой въ покоянии, слезахъ. Слышавъ отець Пафнутие, рече: “Сего ради дарова ему Богъ таковый конець, занеже не предавывалъ ни единого человека на смерть, но и дружене своей възбраняше, и хотящихъ убиеннымъ быти, отъемъ, пускаше”».
Поведаше некий инокъ. «Нашедшимъ, — рече, — некогда агареномъ, по Божию попущению, грехъ ради нашихъ, и много зело поплениша христианъ. Единъ же отъ варваръ взятъ инока и девицу: инока же, связавъ, поверже, а дъвицу веде въ кущу свою и мало отшедъ. Девица же глагола иноку: “Господине отче, разумехъ, что хощетъ мне сотворити безаконникъ сей; и аще ударю его ножемъ, несть ли мне греха?” Онъ же рече: “Богъ благословитъ тя, тщи: сего ради онъ, разъярився, убиетъ тя, и будеши съ мученики”. И пришедъ онъ, и восхоте коснутися ея, она же удари его ножемъ въ руку. Онъ же, разъярився, вземъ мечь, изсече ея, и бысть мученица Христова.
Тогда же плениша два воина, и связани лежаху. И повеле безаконный князь сихъ усекнути. И къ прьвому прииде, и възведъ мечъ, онъ же смежи очи и перекрестився, усеченъ бысть, и бысть мученикъ Христовъ. И на другаго возведъ мечъ, онъ же устрашився, дияволомъ прелщенъ, хрящимъ пяту его, сиречи конець жития, и возопи окааннымъ гласомъ и рыдания достойнымъ: “Увы мне! Не усекай мене: азъ стану въ вашу веру!” И едва поспе изрещи проклятый той гласъ, и абие усеченъ бысть. И чюдо, любимици: и яко въ мегновение часа единъ обретеся въ руце Божии, а другий — въ руце диавола».
Сего ради, якоже преже рехъ, и въ путь добродетели шествуя, и дольжно есть себе внимати и молитися Богу со слезами, да не оставитъ насъ искушеномъ быти отъ диавола и погубити трудъ нашь; кольми паче въ таковыхъ бедахъ, сиречь въ нашествие варварьское, себе внимати и молити Бога со слезами, да не погибнемъ въ единь часъ душею и теломъ; сего бо ради и молимся: «Не введи насъ въ искушение», — сиречь не победитися искушениемъ, душею и теломъ же подвизатися до смерти, тръпети искушение, приходящее намъ отъ съпротивника-диавола, яко да приимемъ отъ Бога венець терпения.