Старик снова хохотнул и кивнул, а Марк смешливо цокнул.
- Это Ася, - пальцы чуть сильнее сжали плечи и снова разжали, а Ермилин кивнул на мальчика: - А это Егор. – немного подумал и добавил:- Друзья мои. Дед Дим, мы перекантуемся у тебя ненадолго? Спрятаться нужно.
Я напряглась, переводя взгляд на старика. У того на секунду помутнел взгляд, а потом неожиданно стал таким внимательным и прожигающим, словно дед Дима все это время только притворялся пьяным. В глазах мелькнули подозрение и проницательная тревога, а потом снова появилось мутное веселье:
- Вляпались? - улыбнулся старик, снова обнажая крупные и слишком хорошие для его возраста зубы.
- Типо того, - Марк не стал делиться подробностями и ответил туманно, но дед Диме этого хватило.
Он еще раз прищурился и пожал плечами:
- Марк, ты ж знаешь, мой дом - твой дом, - хитро улыбнулся и добавил, почему-то кивнув на меня: - Ну и друзей твоих, ясно дело. – затем улыбка сошла с его губ, а из груди вырвался тяжелый вздох: - Деду твоему по гроб жизни обязан...
Он осекся, снова покачал головой и по-старчески крякнул, а Ермилин осторожно сдавил руки:
- Расслабься ты, - шепнул мне на ухо, начиная едва заметно массировать плечи.
Расслабиться никак не получалось, перед стариком было стыдно. Он так легко нас принял, а ведь мы наверняка могли навлечь на него беду. Вдруг кто-то выследит нас? Что тогда делать?
Под тяжелыми шагами старика заскрипели половицы. Заметно прихрамывая на левую ногу, дед Дима пересек кухню и подошел к такому же большому, как и все вокруг, синему столу у окна. Я не сразу заметила, что там, рядом с бутылкой самогона, стоит накрытая ярким махровым полотенцем тарелка, и была очень удивлена, когда лесник сдернул его, открывая нашим взглядам высокую горку аппетитных блинчиков. Надо же, а я от стресса и не обратила внимания, что в доме еще и витает запах свежей выпечки!
- Сейчас молоко принесу, - снова щелкнул языком старик. - Марк, марш своим друзьям показывать, где умывальник. А потом обедать сядем, и все мне расскажете.
Он поднял голову, наткнулся на наши удивленные взгляд и с грустной улыбкой покачал головой:
- Ирка моя, царство небесная, блинчики на день рождения печь любила. Ей бы сегодня восемьдесят три исполнилось.
Темнота в лесу была особенной, совсем не такой, как в городе, и я заметила это еще в первый день лагеря. Она было густой, вязкой, физически ощутимой и словно живой. Даже ветру приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы ворваться в неё, и, раздирая спутанные ветки старых деревьев, громко и недовольно шуметь в них. Прохладные потоки воздуха становились все заметнее и заставляли кутаться в легкую кофту. Она не очень спасала, но идти в дом я не хотела, продолжая заворожено смотреть на пляшущие в костре языки пламени, разгоняющие прочь эту живую темноту. Они опасливо касались кирпичей, выложенных в несколько слоев вокруг и раздраженно прыгали обратно в центр, не находя выхода. Я сидела на крыльце, а костер горел в нескольких метрах от меня, почти в самом конце огорода, но жар все равно касался сухой заветренной кожи лица. Наверное, кто-нибудь из психологов назвал бы это болезненным мазохизмом, но я не могла пересилить себя и уйти, хотя в глазах уже копились слёзы, а горящий шрам приходилось остужать холодом замерзших пальцев. Я видела открытый огонь второй раз и не могла оторвать взгляда от его яростного танца, хотя до этого была уверена, что не смогу вынести вид и горящей спички.