Крикнул кому-то:
— Эй, Лебядка, в железа её! Вели прутья калить! — и к Миле наклонился. — Сейчас пятки подпалим, всё расскажешь.
А на дворе уж совсем темно стало. Гридины да вои с факелами стоят. Вмиг под дубом костёр разожгли. Акусилай из дупла выскочил:
— Эй, вы, там! Уберите огонь! А то сгорит мой дуб, как Александрийская библиотека, вся мудрость царства погибнет!
Вдруг в толпе волнение произошло, стали люди расступаться — это царевич от пруда бежит. Босиком, в одних портках, сам мокрый. К бочке кинулся, руками машет, губами шевелит. А Гостяты нет, перевести некому. Правда, оно и без перевода видно: гневается высочество, велит от бочки отступить и всем из сада запретного подобру-поздорову убраться.
Оробели воины, смутились бояре. Царевич как никак.
Один Воибуда не растерялся. Принял вид озабоченный, кричит:
— Осторожней, государь! Отойди, не приближайся! Рыба эта — чудо-юдо ужасное, девка — ведьма злобная. Погубить они тебя хотят, а с тобою всё царство-государство наше!
Встрепенулись тут гридины да вои, заслонили царевича от бочки, а бочку от царевича, самого наследника прочь теснить стали. Вроде и силы не применяют, а вырваться не дают. Был бы царевич хоть при параде, в кафтане да сапогах, может, и постеснялись бы, а то голый босяк…
Заныло у Мили сердце. Ох, убьют, обоих бьют, и под дубом закопают.
Воибуда, между тем, вовсе стыд потерял. Велел бочку к нему перенести и рыбу волшебную наружу извлечь.
Ярилка, понятно дело, сразу в драку полез. Руку боярину прокусил, по щекам хвостом отметелил, чешуйки свои на бороде развесил. Но куда рыбе с воинами тягаться? Запихнули обратно в кадушку — хорошо, не пришибли.
Воибуда от выходки щучьей совсем рассвирепел, велел с Мили сапоги снимать, пятки жечь.
— Стой! — гаркнул вдруг Ярилка молодецким своим голосом. — Не тронь её!
Заволновался народ, зароптал, озираться стал — кто кричит, откуда?
А Воибуда развеселился: рыба-то не только желания исполняет, но ещё и человеческим голосом разговаривает!
— Что, щука, жалко хозяйку? Будешь мне служить, отпущу её. Согласна?
— По рукам, — ответил щук. — Говори, чего желаешь.
— Нет, Ярилка! — вскрикнула Миля. — Нельзя!
— Ярилка? — боярин нахмурился, а один из прислужников что-то на ухо ему зашептал. Воибуда выслушал. Отмахнулся: — Да хоть сам Василий! Ну-ка, все назад! Дайте мне с моей щукой наедине словом перемолвиться!
* * *
Потеснили воины народ и Милю заодно. Стала она Воибуде не нужна, секиры от неё убрали, с прочим людом на одну доску поставили. Но Миля того и не заметила — всё на Ярилку глядела, которому боярин тишком свои желания высказывал. Не сомневалась она: это очень, очень скверные желания, и плохо от них будет всем, самому Ярилке в первую голову. Не должен он дурному человеку служить, поплатится ведь…