Попакратия (Леутин) - страница 61
Как далеко ушли они от времен, когда придумывали игры с палками и консервными банками, воровали яблоки в садах, ели вишни с косточками и косточки не прорастали деревьями в их животах. Когда каждый хоть раз записался на футбол, хоккей или волейбол, но не каждый попал в команду, и те, кто не попал, раньше научились справляться с разочарованием. Когда самым страшным на земле было остаться в детстве на второй год.
Есть хотелось нестерпимо, но деньги кончились, киоски больше не встречались. Башка голодал. Голод бил по животу, сжирал желудок изнутри. Сожрать бы хоть что-то, хоть влажную от снега булку, сидя в жидкой грязи, на мокрых досках, жопой на арматурине, выпить кефира с промокшими в кирзовых сапогах ногами, в холодной робе, на продуваемой всеми ветрами бетонной конструкции, как отец, с перспективой только работать, работать и работать в ближайшие десятилетия и жить в вагончике с нагретой докрасна буржуйкой, пить из алюминиевого электрочайника, но лишь бы откусить приносящей энергию субстанции. Башка с хрустом отодрал подошву от собственной сандалии и сунул в рот. Пожевал. Подошва на вкус напоминала подошву. Может, из-за нее выжил именно он, а, скажем, не Саня Ладо. Сане был глас, и команданте покинул двор. Харе харе иншалла аминь. Свободная касса. Башка в одиночку остался на сцене театра боевых действий. Над черно-белым полем нависла вывеска.
В небе лампочка завяла, все потонуло в темноте. Ныли сбитые костяшки пальцев, когда он достал из кармана спички и разжег костер. Спичек было всего семь, но ему хватило двух. Он посидел у крохотного костерка, пытаясь согреться. Вдруг его тело стало хрустеть и деформироваться. Ноги, руки, туловище, шея удлинились. На подбородке и под носом вырастала борода. Вот так невероятность. Он становился взрослым. Трехлитровая Башка заметил ворону и покрался к ней. Прыгнул голодным тигром, поймал ворону и вгрызся зубами. Ел ее жадно, с отчаяньем. Лицо его в рваных перьях, в животе разрослась черная дыра, мерзко, но хотя бы что-то там теперь укало. Тело вело себя странно, получив еду. Башка был сыт, а утро все не приходило. Солнце не вставало, а он так ждал солнца. Вдалеке лаяли собаки. Собак сменяли волки. Башка провел в темноте пять долгих лет. Его волосы стали седыми, в легких засел хронический кашель. Во время очередного приступа он прикрыл рот рукой и выкашлял на варежку желтовато-коричневый кровавый сгусток. Волосы лезли клоками, даже от легкого прикосновения к голове.
То ли послышалось, то ли взаправду – крик издалека. Голос звал его по имени. Голос показался знакомым. Трехлитровая Башка попытался рассмотреть подслеповатыми глазами то место, откуда доносился крик. Это дом со светящимися окнами. Дом находился на расстоянии в несколько тысяч километров от него. Но как же тогда звук умел преодолеть его и долететь до Башки? Башка вслушался в крик внимательнее. Голос звал его по имени: «Па… ша… Па… ша…» Нет сомнений – это тот самый голос, голос его мамы. Мамин голос. И он зовет идти ужинать. Только бы она не назвала его Олененком, это будет позор на весь двор. Башка поднялся в полный рост, в замешательстве, решая, нужно ли ему кричать в ответ или можно бросить все нажитое и пойти медленно. Он решил просто идти, пока сам не превратится в бомжа, в которого дети стреляют из рогатки. Сделал шаг, оставляя все на своих местах, все, что было частью большого приключения: ветки, палки, камни, вороньи перья, что-то еще. То, что оставили ему ушедшие навсегда товарищи. Гантелеметы, киселеме-ты, слюнометы, поркапопели и что-то еще. Телефонные будки, киоски, мелки, нарисованные этими мелками стрелки, монеты и что-то еще. Струны, битки, бутылочное стекло, куски шифера, крошащийся пенопласт и мрамор, разбитые часы, корни, дороги, песок и что-то еще. Толчки из земли, бутерброд, бороду, капусту, крыши, трубы, подоконники и что-то еще. Стекло, перец, пустую польскую косметичку, банку керосина, кэпсы и что-то еще. Что-то еще и что-то еще. Пули-балюли и что-то еще. Птичий крик и что-то еще. Кажется, время пришло. Время пришло, теперь уже точно. Теперь несомненно – время пришло. Мама будет ругаться. Пора возвращаться домой.