— Чего задумался? — спросил Лёха.
Я вздохнул.
— Так. О своём.
Мы просидели до темноты. Когда совсем стемнело, я сходил в дом, вынес пару свечек. Это оказалось весьма романтично — сидеть в беседке при свете восковых свечей. Почему я раньше так не делал? Огоньки колышутся, свет волнуется и, кажется, ты в сказке. Но сказка, увы, не вечна, я это уже говорил. Около десяти вернулся Вадим, сел с нами, выпил. Первый раз я пил с сыном. Странное ощущение. С одной стороны хочется по рукам дать, с другой — взрослый человек, сам волен в своих поступках.
Пришла Люська. Только что не было и вдруг сидит рядом с Лёхой, склонив голову к его плечу, а Лёха обнимает её, будто и не ругались вовсе. И стол преобразился: колбаса нарезана полукольцами, сыр лёг в рядочек, лук зелёный пучком, салат из помидор, перец. И пьянка на двоих уже не пьянка, но вечерние дружеские посиделки. Только радости в душе почему-то нет.
Звонок был требовательный и дребезжащий. Он походил на звон трамвая, когда некто вдруг перебегает рельсы перед его носом, и всё, что вагоновожатый успевает сделать, это нажать кнопку звонка. Опасная ситуация и непредсказуемая. Я пошарил рукой по дивану в поисках телефона. Где он… Под подушкой… На полу…
— Слушаю.
— Доброе утро, Ром. Как вы там, проснулись?
Я оторвал трубку от уха, посмотрел на дисплей — смайлик.
— Солнце, ты что ли? С ума сошла? Сколько времени?
— Восемь утра. Пора вставать.
— Какое «пора»? У нас каникулы. Мы имеем право спать до тех пор, пока сами не проснёмся!
— Ладно, ладно, не кричи. Как там Вадим?
Я поднял голову, прислушался. За неплотно прикрытой дверью скрипнула раскладушка.
— Нормально Вадим, спит. Ты чего мне-то названиваешь? Звони сразу ему.
В раздражении я отключил телефон и откинулся на подушку. Закрыл глаза, попытался ухватить нарушенный сон за кончик хвоста, но он выскользнул из рук… или из глаз… или из чего он там может выскользнуть? Несколько минут я пролежал неподвижно, надеясь на что-то, но пора бы привыкнуть к тому, что надежда в этом мире сродни мечте — почти так же несбыточна.
Я встал, потянулся за брюками. Раздражение не отпускало, наоборот, оно начало проявляться в движениях — резких и суетных. Я включил чайник, и пока он закипал, нарезал хлеба и сыра. От вчерашних посиделок в кончиках пальцев осталась мелкая дрожь, и я порезался — ещё один повод для раздражения!
Дверь открылась, в комнату заглянул Вадим.
— Пап…
— Завтракать будешь?
Он кивнул.
— Ага… Только до туалета сбегаю.
Я достал из посудного шкафчика вторую чашку, бросил в неё чайный пакетик. Непривычно чувствовать себя в роли отца, готовящем завтрак для сына. Бог с ним, если сын маленький и не умеет пользоваться электроплиткой и сковородой, но когда он на последнем курсе института — это начинает вызывать… Опять раздражение.