Я не радовался. Я люблю осень, люблю листья под ногами, люблю холодную морось в воздухе и облака пара, вырывающиеся изо рта. Люблю первый иней на деревьях и хрупкую ледяную вязь на лужах. А сейчас ничего такого нет, и остаётся только сидеть в беседке, жалиться в мыслях на жизнь и запивать свою жалость пивом. В одиночестве. Вадим дома почти не бывал. Ехал ко мне, а, поди ж ты, промахнулся, и та ниточка понимания, которая протянулась было между нами, верёвочкой так и не стала. Жаль. А я вроде бы понадеялся. Увидев его на перроне, я вдруг почувствовал то, что должен был почувствовать ещё двадцать два года назад — вот он мой сын, — но с чувствами, по всей видимости, я опоздал.
Сыну со мной не интересно.
Я налил пива в стакан, выпил залпом, причмокнул. Включил ноутбук. Желания работать над романом не было. Идея его написания появилась благодаря Анне и теперь благодаря ей потихонечку отмирала. Всё это хорошо, красиво, но не моё. Слишком длинно и нудно. Я выложил в интернет несколько глав, но прошло уже больше недели, а в ответ тишина. Ни отзыва, ни отклика, ни единого слова. Да и Геннадий Григорьевич молчит. Не моё. Надо возвращаться к коротким рассказам и боевикам. Как много рассуждал я о желтизне в литературе, и вот сам становлюсь такой желтизной. Точнее, возвращаюсь к ней. Это мне наказание за то, что хотел покуситься на что-то более светлое, более высокое. Но умишки не хватило, надорвался, теперь получай.
Надо попробовать написать нечто не длинное, миниатюру, и чтобы жалостливое, как моё настроение…
В детстве в нашем дворе жил мальчик, который любил подглядывать в чужие окна. Он ставил под ноги деревянный ящик, забирался на подоконник и смотрел. Ему доставалось за это от соседей, от родителей. Его пытались вразумить учителя, участковый, но без толку. Он продолжал подглядывать, находя в этом какое-то только ему одному понятное очарование, и никакие угрозы и наказания не могли его остановить. Закончилось тем, что жильцы первых этажей повесили на окна плотные гардины. Не знаю, что случилось с тем мальчиком дальше. Вроде бы говорили, что его отправили в психбольницу, и ныне он подглядывает не в окна, а в замочную скважину своей палаты. Может быть. А может он уехал на Крайний Север, где нет ни домов, ни гардин, а только яранги, закрытые от посторонних взглядов оленьими шкурами. Кто знает…
Надо написать об этом. Поставить себя на место того мальчика, понять, чего же такого он видел в чужих окнах или хотел увидеть, и попробовать показать это читателю. Только я уже взрослый — не ребёнок, и писать надо от имени взрослого. С чего начать?