Брежневское поколение испытывало явный интерес к сталинизму, которому они были всем обязаны и в создании которого они участвовали. Вернуть славу и честь Сталину хотели начать в 1969 г. к его 90-летию. Но от этого пришлось отказаться из-за реакции в «братских странах». Однако без особого ажиотажа наследие Сталина все-таки сохраняли. В действительности Сталин и то, что он представлял, было очень популярно, хотя его имя и нельзя было прямо упоминать. С точки зрения диалектики в этом не было проблемы, так как она предполагала единство противоположностей, однако с точки зрения нормального человека ситуация была шизофреничной.
Кимо Рентола сравнивал наследие сталинского террора в КПФ с инцестом. Это была грязная тайна внутри семейного круга, о которой знали, но о которой нельзя было говорить.
Коммунизм часто сравнивают с религией, и это сравнение во многом справедливо. Для великого дела можно пожертвовать всем, не теряя веры и не спрашивая о численности жертв.
И тем ужаснее был момент осознания того, что все на самом деле было совсем другим, чем казалось. Героизм оборачивался преступлением, величие трагикомедией, а идейность легковерием.
Как уже говорилось, Сталин высоко ценил веру. В «штабе» партии не было места «маловерам». Подобные моменты искушения, сомнения, как известно, были присущи всем верующим, святым и даже самому Христу. Правомочность коммунизма в конечном итоге носила потусторонний характер: коммунистического общества еще нет, но в будущем оно будет построено, и именно благодаря этому все жертвы оправданны, и ни одна из них не будет слишком велика.
Согласно этой логике, тайстовская молодежь пренебрегала жертвами сталинизма и даже не очень интересовалась ими, ведь они относились к прошлому, а сейчас локомотив социализма был на пути к будущему.
Несмотря на величие цели, и самых верных сталинистов иногда посещали сомнения.
Тойво Антикайнен, вернувшись после Зимней войны в СССР, удивлялся тому, что там происходило: офицеры щеголяли в форме, в Стране Советов появились классовые различия. Однако самым странным было то, что ряды его друзей поредели. Получивший международную известность во время судебного процесса «северный Димитров» пытался понять, в чем дело, но вскоре погиб в авиакатастрофе.
Даже Маури Рюомя, который, вероятно, лучше других известных финнов отвечал сталинистским критериям, в 1941 г. написал письмо, в котором отрекся от политики Москвы. Однако очень скоро он вернулся в ряды верных сталинистов.
Инкери Лехтинен, которая в годы террора потеряла отца и двух мужей и, как принято было, вынуждена была отречься от них, хотела выйти из партии, когда из Москвы пришло известие об осуждении ошибок Сталина. Ее считали благочестивой, как монахиню, и напрасно было предполагать, чтобы она цинично осудила своих близких. Миллионы людей в СССР были вынужены отрекаться от своих близких, и трудно сказать, с каким настроением это делалось. Иногда мотивы, очевидно, были такими же, как у военнопленных: в силу необходимости можно было сказать что-то, чтобы сохранить жизнь.