Для меня лично помощь, оказанная Н. П. Нечаевым, сводилась почти к нулю. Единственное, что хоть немного помогало мне разобраться в химии, это были опыты в химическом кабинете, — но таких опытов было очень мало. И если я тем не менее с самого начала выделялся в своем классе знанием химии, то этим я обязан почти исключительно самому себе. С самого начала пребывания в Александровском Училище я стал изучать этот предмет, не только по учебнику проф. Потылицына, но и по курсу неорганической химии Кольбе, который был переведен с немецкого проф. Сабанеевым и был тогда принят во многих высших учебных заведениях. Эта последняя книга меня так заинтересовала, что я не только в свободные часы, но и на многих других лекциях только тем и занимался, что изучал ее. Помню: в особенности часто это я делал на уроках богословия. Тем не менее, как это мне теперь ясно, основы химии мною тогда совсем еще не были усвоены. Знакомство с книгой Кольбе помогло мне только в смысле лучшего понимания некоторых отдельных химических реакций, но нисколько не двинуло меня вперед в приложении законов химии к изучению химических явлений. Химические формулы я мог писать только наизусть, не зная правил, выводимых из учения о валентности элементов.
В старшем классе Александровского Училища химия не проходилась, — но я тем не менее продолжал пользоваться свободным временем, чтобы читать книги по химии. Мой товарищ по курсу Гаврилов, приехавший из Петербурга, где он учился в Михайловском Артиллерийском Училище, рассказал мне, как много внимания уделяется там изучению химии, — не только теоретическому, но и практическим работам в лаборатории. Эти рассказы оказали свое влияние на мое решение поступить в это училище. К сожалению, как я вскоре убедился, они страдали сильным преувеличением.
1-го сентября 1886 года я приехал в Петербург и явился начальству Михайловского Артиллерийского Училища.
На Строевое Отделение в тот год был принят 21 юнкер. Строевым оно называлось потому, что большое внимание было обращено на практические строевые занятия: на занятия с орудиями, на стрельбу, верховую езду и пр. Но из этого отнюдь не следует делать вывода, что на нем была в загоне математика. Наоборот, работать нам приходилось даже больше наших товарищей-математиков, так как мы были должны в один год догнать этих последних по предметам, которые они изучали в течении трех лет. Поэтому нам приходилось ежедневно слушать
2-3 лекции по математике: высшей алгебре, дифференциальному и интегральному исчислению, приложению дифференциального исчисления к аналитической геометрии и по механике. Это требовало в высшей степени напряженной работы. Нашим счастьем было, что математику нам преподавал Петр Емельянович Рощин, очень известный в Петербурге математик, позднее издавший великолепный курс дифференциального и интегрального исчисления. Основы своей любимой науки он нам излагал в такой простой и в то же время увлекательной форме, что мы от его лекций получали не только пользу, но и громадное удовольствие. Я лично не пропустил ни одной из его лекций и отчетливо понимал все его математические выводы. На вечерних репетициях он давал нам дополнительные разъяснения и тем еще более прочно закреплял в нашем сознании основные начала высшей математики, которые должны были нам так пригодиться в будущем.