О чём это Н'дар, я не сообразила. Но на всякий случай осклабилась – мол, мне приятна его лесть.
– Мне тоже приятно… что ты рада, – сказал он. – Я ведь тебя, Зара, искренно и нежно люблю…
Потом добавил:
– Как друга.
(«А не врёт ли?» – задумалась я. Но было уже поздно рассуждать о любви северянина. Я отдана другому – Рашиду. И буду верна лишь ему…)
Кажется, там, во сне, мы с поэтом даже целовались. Недолго, правда. А после того простились – тепло, сердечно, хоть и ревела я, как ханской жене со-овсем не подобает.
Еще одно видение, которому не дано сбыться.
– Знаю, – Рашид смотрел на меня как бы вскользь, не обращая внимания, как я глупо лыбилась, узрев его. Лицо владыки было столь же каменным, как и статуя, на постаменте которой он сидел. В этой статуе я опознала Синего Джяура. Должно быть, ее делали не наши. Не правоверные… но хан, по каким-то своим причинам, решил статую не сносить.
– Знаю, – сказал Рашид, – ты по мне стосковалась. И надеешься, что мы продолжим наши опыты… по пробуждению Чудища. Однако, Зарина, ты должна понимать…
Он долго говорил, а я не вполне улавливала суть его рассуждений. Что-то насчёт недопустимости оживления Великого Змея, потому что его тело – это ханский дворец, и, если он вдруг начнёт двигаться… а то и – не приведи Аллах – взлетит… «Ты представляешь, красавица, что за суматоха в народе будет?!» Я представляла. Но также прекрасно помнила – мы всё это уже много раз обсуждали; Рашид был согласен пойти даже на такой риск.
– В общем, будь довольна тем, что имеешь – у тебя есть тёплая ложня, преданная рабыня-негритянка, ты пользуешься привилегиями ханской супруги… Ну (кхе-кхе) одной из супруг. Не надо, дражайшая моя Зарина, рассчитывать на большее. У меня есть княгиня Мара; мне с ней – вполне, так что… я вряд ли отныне захочу твоей помощи.
– Ты позвал меня, чтобы сообщить: больше никогда не позовёшь? – мне было плохо; очень плохо. Ради этого человека я отказалась от дружбы бедного Н'дара. Ради великолепного царственного мерзавца, подобных которому в целом мире нет… А он со мной – вон как.
Тем не менее, хоть мне и было плохо, я понимала, что вот-вот громко захохочу. До того всё это отдавало уличной клоунадой. Шутовством, «скоморошиной»…
Рашид, наверно, тоже почувствовал, что в его речах есть фальшь. Он скорчил жуткую рожу («Нет, ну до чего потешен!..») – и молвил:
– А будешь противиться… или на княгиню как-нибудь косо взглянешь… велю евнухам тебя бросить в пучину вод. Так что подумай; трижды подумай, чтоб не было чего ненароком.