И когда, конечно, не сразу, но всего лишь через три недели, его включили в список тех, кому назначено новое лекарство, что потребовало значительного закулисного давления на врачей, он стал меньше говорить о своей болезни, как уверяла Донни, что Кэт считала хорошим признаком, признаком того, что он больше не ощущает себя жертвой и чувствует не то, что у него болезнь, а, скорее, то, что он живет с болезнью (так, кажется, звучит клише), более конструктивный подход, сказала Яна, как бы сосуществование, подразумевающее, что это нечто ограниченное во времени, но чем ограниченное, сказала Хильда, и потом, ты сказала что-то про больницу, Яна, я слышала слово "обход". Но утешает то, настаивал Стивен, что впервые с начала болезни, по крайней мере с того момента, как он наконец согласился позвонить врачу, он стал спокойно произносить вслух ее название, произносить часто и свободно, как будто это просто слово, такое же, как мальчик, или галерея, или сигарета, или деньги, или дело, по делу и не по делу, встрял Паоло, потому что, продолжал Стивен, когда человек называет болезнь по имени, это признак выздоровления, признак того, что он согласен быть тем, кто он есть, смертным, уязвимым, что он не избранный, не исключение из правил, в конце концов, это говорит о том, что человек хочет, действительно хочет бороться за свою жизнь. И мы тоже должны произносить это слово, и почаще, добавила Таня, мы не должны давать ему повод думать, что уступаем ему в честности, мы уже попытались быть честными и можем продолжать в том же духе. Похоже, все знают, как ему помочь, отозвался Уэсли. В каком-то смысле ему повезло, сказала Ивонна, которая решила в Нью-Йорке свои проблемы со складом и вечером улетала в Лондон, еще как повезло, едко заметил Уэсли, его никто не избегает, продолжала Ивонна, никто не боится его обнимать и целовать в губы, у нас в Лондоне, понятное дело, еще до этого не дошли, мои знакомые, люди, которым вроде бы даже отдаленно ничего не угрожает, так они просто в ужасе, но я потрясена вашим общим спокойствием и благоразумием, ты называешь это спокойствием, спросил Квентин. Но должен признаться, говорят, он сказал, я перепуган страшно, мне стало трудно читать (а вы ведь знаете, как он любит читать, вставил Грег; да, чтение - это его телевидение, сказал Паоло) или думать, но я не впадаю в истерику. А вот я просто в истерике, сказал Льюис Ивонне. Но вы можете сделать что-нибудь для него, и это замечательно, как бы я хотела побыть здесь подольше, ответила на это Ивонна, это просто прекрасно, эта утопия дружбы, которую вы вокруг него развернули (довольно жалкая утопия, сказала Кэт), так что болезнь, подытожила Ивонна, остановилась в своем развитии. Да, но тебе не кажется, что нам теперь стало как-то уютнее с ним, с его болезнью, сказала Таня, потому что воображаемая болезнь во сто крат хуже, чем настоящая, для того, кого мы все любим, и каждый из нас по-своему болеет. После того как он заболел, эта болезнь потеряла для меня мистический ореол, сказала Яна, я уже не была так напугана и ошарашена, как раньше, когда до меня доходили слухи о чьих-нибудь знакомых, которых я никогда не видела. Но ты ведь знаешь, что тебе эта болезнь не грозит, сказал Квентин, на что Эллен ответила, что, по ее мнению, дело, не в этом, да это еще не факт, мой гинеколог говорит, что все рискуют, все, кто ведет половую жизнь, поскольку секс - это та цепь, которая связывает каждого из нас со многими другими, а теперь огромная цепь жизни стала также и цепью смерти. Для тебя все не так, как для меня, Льюиса, или Фрэнка, или Паоло, или Макса, я все больше и больше боюсь, и у меня для этого есть все основания. Я не думаю о том, угрожает мне что-нибудь или нет, сказала Хильда, я знаю, что мне было страшно, когда человек, которого я знаю, заболел, я боялась того, что мне предстоит увидеть и почувствовать, и в первый раз после того, как я побывала в больнице, я испытала огромное облегчение. Я больше не буду бояться, никогда; он, казалось, ничем от меня не отличается. Так оно и есть, сказал Кевин.