— Тебе было очень больно?
— Ерунда, — сказала она, — время все вылечит. Зря ты пообещал вернуть ему деньги. Где ты их возьмешь?
— Придумаю что-нибудь.
Закатные лучи мягко сползали по жестяным крышам, приглаживали листья плюща на стенах старинных домов. Город затих, готовясь к новой ночи огней, забытья и разврата. А мы просто сидели на нагретом за день кафельном полу балкона и смотрели вниз на улицу сквозь резную чугунную решетку.
— Кажись, для Самира мы больше не клиенты ви-ай-пи, — сказал я.
— Вот ублюдок, — ответила Карла, — спалила бы к чертям его рыгаловку, только вот легче от этого не станет. Месть — бесполезное занятие.
Она посмотрела на свои руки. Костяшки пальцев правой были разбиты в кровь.
— Все еще не могу поверить, что ты добровольно в это ввязался.
— Он ударил тебя по лицу. Я должен был его остановить.
— Представляешь, что будет, если через неделю ты их не принесешь? Он станет бить уже тебя, и не только по лицу. А тебя, похоже, никогда не били.
— Ну почему, вот в седьмом классе был у нас один пацан...
— Энди Розенталь, ты безмозглый придурок! Это все, что у меня есть сказать.
— Сочту за комплимент.
Мы помолчали некоторое время, наблюдая как меркнут солнечные блики, как зажигаются фонари и нарастает гул голосов в барах и ресторанах на площади за углом.
— На кой тебе защищать меня? — спросила Карла, — тебя он трогать не собирался.
— Да что такое пять тысяч евро, мелочь, по сути! Ради тебя я готов украсть куда больше. Если попросишь, я вообще все на свете сделаю, даже невозможное.
Она покачала головой, снова посмотрела на свои руки.
— Зря ты в меня влюбился, парень. Я для этого не гожусь.
В тот вечер она не стала пристегивать меня к батарее.
Я проснулся в полете, на полдороге от вершины скалистого утеса к белым бурунам волн. В комнате было темно и тихо, а запахи сигарет и кокосового шампуня больше не скрадывали отчужденную пустоту. Мне не нужно было поворачивать голову, чтобы убедиться, что Карлы нет.
Я лежал и смотрел в потолок, а она уходила. Стук ее каблучков по стылому утреннему асфальту отдавался эхом от фасадов каменных особняков. Черные жесткие локоны подпрыгивали на плечах в такт шагам. Пистолет покоился в кобуре под левой грудью, пригретый ее теплом.
Она уходила так же необратимо, как растворяются во времени упущенные возможности, как исчезает все случайное и прекрасное, оставляя в душе гулкую приторную пустоту. Слишком сильная, чтобы жаловаться, слишком гордая, чтобы просить.
Если бы я только мог взломать эту хрупкую, уязвимую базу данных, которая называется человеческой памятью, и удалить оттуда зло, посеянное всеми, кто был с ней до меня. А вместо варварских попыток загубить недоступное совершенство, я заполнил бы таблицы до краев своей горькой, невостребованной любовью, отвергнутым теплом и обманутым доверием, восстановил бы из горстки нулей и единиц то, к чему никто другой не был вправе прикасаться. Я сделал бы все, чтобы она меня полюбила.