Прошлым утром она охотилась на куницу, и камень под лапой неожиданно кувыркнулся, заминая её в замок. Шайла мучительно и долго вырывалась, ревела, просила, сердилась. Наконец, ослёпленная болью, отбросила постылый кусок горы, ринулась прочь, в безопасность, отсюда. Прочь.
Поздно… Лапа была сломана. Она это понимала. Для старой медведицы это конец. И для её детей тоже. Беспомощная свирепость, слепая злость — всё, что ей оставалось. Шайла бежала вперёд. На запах.
* * *
— Вернёмся к прицелу?
— Я попала в нужное место только трижды, если не ошибаюсь, — медленно произнесла я.
— Угу, — я почувствовала, как Карим осторожно кивнул и положил подюородок мне на плечо. — Расскажи.
— Ну, самый первый с Расвеном, когда я привела нас из Сарантама. О. Вспомнила ещё один. Но он был спустя несколько минут, когда я вернулась домой, и в тот раз, вероятно, мне помогла мама, — Карим нетерпеливо махну. — Потом, когда я вернулась к Радоглазу, в тот же самый день, когда встретила тебя. Но тогда мне было прямо очень надо. Потом, удирая от медведя. — Я задумалась на мгновение, — получается чуть больше, чем я думала — всего четыре.
— Ну, моё прекрасное дитя, я бы не был так самокритичен.
— Sweet child of mine? — с подозрением спросила я, обернувшись.
— Что?
— Ерунда, — махнула рукой. Откуда бы ему знать? — Почему тебе не отправиться домой? Ты вполне способен сделать ещё один переход.
Он расхохотался так, что у меня зазвенело в ухе.
— За кого ты меня принимаешь, девочка?
— За вполне хорошего парня, вообще-то, хоть он и использует меня, как полотенце. И которого будет очень жалко простудить.
Карим снова засмеялся, тихонько на этот раз, покрепче прижав меня к себе.
— Мы подождём несколько часов, и я открою портал, чтобы мы очутились в тепле сразу же. Думаю, этого времени хватит, чтобы твой организм снова не начал расплющиваться, — и со вздохом добавил: — но они, конечно же, всё равно меня распылят, когда узнают.
— Не знаю, кого именно ты имеешь в виду, но я не собираюсь совершенно никого ставить в известность о твоей выходке.
— Ну, Бадра будет в бешенстве. А Лиллайю и вовсе не проведёшь. Да и Иллай…
— Иллай… — шёпотом вырвалось у меня.
Я отчаянно о нём тосковала. Чаще мне удавалось заглушить разумом эти неуместные вспышки чувствительности, которые уж точно никак не способствовали выполнению задуманного. Но иногда, когда небо было вот таким заманчиво звёздным, или солнце дарило ослепительный закат или рассвет, или… их было много этих «или». Слишком. Безусловно, действовать нужно было как можно скорее, потому что выносить эти чувства, сдерживаемые невидимый из рогатки камень (причём, этот был размером с Австралию, как мне казалось), короче говоря, выносить это было совершенно невозможно.