«Каждый день, сидя за пультом и бросая взгляд в окно, я видел восточногерманских пограничников с автоматами и колючую проволоку, – рассказывал Висконти. – Мы знали, что подходы к Стене заминированы. Атмосфера была напряженной, пугающей, но в то же время она вбрасывала в нас столько адреналина, что играли все с невероятной энергией».
Изолированный от внешнего мира почти искусственный город был погружен, с одной стороны, в атмосферу страха и отчаяния, с другой – в царящий в нем дух богемного, декадентского разгула и полной творческой свободы. Кроме этого, он находился на символическом пересечении Востока и Запада, где западноевропейская культура сближалась не только со славянской, но и с восточной – город был полон турок и арабов, и рано утром на улице можно было услышать пение муэдзинов. Вся эта причудливая, почти потусторонняя смесь прекрасно схвачена и передана в снятом пусть и десятилетием позже, но еще не утратившем это ощущение фильме Вима Вендерса «Небо над Берлином». Вместе с открывшими для него новые музыкальные горизонты поисками западногерманских рок-групп Берлин предопределил настроение Боуи, пытавшегося найти здесь новый источник вдохновения и выход из затяжного личного и творческого кризиса.
Предшествовавшие переезду в Берлин два года жизни Боуи в Лос-Анджелесе были буквально пропитаны кокаином. Несколько раз за это время у него были передозировки, рассудок его, по его собственному признанию, сильно помутился. Он признавался впоследствии, что из-за «астрономического» количества потребляемого кокаина он практически не помнит процесс создания записанного там альбома Station to Station. Физически он был истощен, и его новый артистический облик Thin White Duke («Изможденный белый герцог») пугал своей почти скелетообразной худобой и мертвенной бледностью.
Он близко сошелся в Лос-Анджелесе с Джимми Пейджем, давним поклонником британского мистика, мага и оккультиста первой половины ХХ века Алистером Кроули, вместе они проводили немало времени в обществе еще одного поклонника Кроули – авангардного кинорежиссера и художественного провокатора Кеннета Ангера. В каком-то смысле это новое увлечение стало продолжением глубокого интереса Боуи к Ницше и его идее сверхчеловека, столь явственно проявлявшегося в его песнях рубежа 60-70-х (см. главу Space Oddity/Starman в этой книге).
В высказанных еще в самом начале века идеях Кроули, как и в увлекавшем Боуи ницшеанстве, можно было проследить зерна фашизма. На гастролях в Стокгольме Боуи заявил, что «Британии не повредит фашистский лидер», а на советско-польской границе, когда в мае 1976 года вместе с Игги Попом он отправлялся в свое второе путешествие по Транссибирской магистрали, его задержали таможенники, обнаружившие у него в багаже нацистскую символику. Неудивительно, что, когда на фоне всего этого по приезде в Лондон в том же мае 1976 года он на вокзале Виктория приветствовал из салона открытого «Мерседеса» встречавшую его толпу поклонников вскинутой вверх правой рукой, пресса немедленно интерпретировала этот жест как нацистский салют. Боуи оправдывался, говоря, что фотограф схватил его руку в движении. Впоследствии он объяснял в интервью New Musical Express свои профашистские заявления и поведение того времени кокаиновой зависимостью и погруженностью в имидж Изможденного белого герцога. «Я был совершенно вне себя, полностью безумен и по уши погружен в мифологию… все вокруг Гитлера и правых идей». Всю вину он валил на Лос-Анджелес: «Это гребаное место нужно просто стереть с лица Земли. Быть связанным с рок-н-роллом и отправиться жить в Лос-Анджелес – прямой путь к катастрофе». Годы спустя он называл этот период «самыми мрачными днями моей жизни», а Изможденного белого герцога – «довольно мерзким типом». «Это было опасное время для меня, я был на физическом и эмоциональном пределе и всерьез опасался, что сойду с ума».