Липпоццо, слушавший ее со стыдом, ничего не говорил; более того, помыслив немного о ее благоразумии, исполнился величайшего изумления и, очнувшись от своего заблуждения, отвечал ей лишь одним:
― Госпожа, вы правы, и мне нет извинения; но по милости Божьей я надеюсь отныне поступать так, чтобы исправить мою ошибку, и усердно повиноваться всему, что вы скажете и велите, умоляя вас простить мою оплошность.
Услышав такие речи, дама позвала свою дочь и сказала ей поговорить с Липпоццо, что та и сделала к большому удовольствию для всех. Когда стол был накрыт, они отобедали со смехом и шутками, а потом Липпоццо отправился отдохнуть в полдневные часы со своей женой очень надолго, к великой утехе, удовольствию и отраде для всех них, а особенно для достойнейшей дамы. Так ложное убеждение Липпоццо было весьма благоразумно, любезным и безукоризненным образом исправлено благоразумнейшей дамой.
В Неаполе, одном из приятнейших городов Италии, богатом и населенном знатными людьми, жила прекрасная молодая женщина по имени Кателлина, бывшая замужем за достойным молодым человеком, которого звали Филиппелло Бариле. Среди его товарищей и друзей был один, которого Филиппелло весьма любил и с которым проводил почти день и ночь напролет, так что казалось, он без его общества жить не может, да так оно и было; звался он Аньелло Страмаццафильи, он был красив и изящен, как любой юноша в Неаполе, а кроме того, доблестен, но более всего дружелюбен. Этот Аньелло в доме Филиппелло и в любом другом месте вел себя с Кателлиной так, будто она была его сестрой, в мыслях не держа ничего противного благовоспитанности и порядочности.
И вот случилось, что в скором времени при этом непринужденном обращении Кателлина, видя и наблюдая живую и любезную красоту Аньелло, пламенно в него влюбилась, так что находила отраду лишь в том, чтобы наблюдать его и созерцать. Изо дня в день любовь ее непрестанно росла, и Кателлина наполнилась величайшею к нему страстью, но никоим образом не осмеливалась открыть свою любовь, думая, что Аньелло питает к Филиппелло столь большую любовь, что в этом будет для нее и мало пользы, и много опасности; посему она пребывала в величайшей меланхолии, хотя иной раз являла ему высочайшую и сердечную нежность. Но юноша, чистый и верный, думал, что ею движет лишь чистая и благая любовь; поэтому у нее было все меньше охоты в чем-либо открываться. Так она жила изо дня в день, имея мало надежды и прибавляя печаль к печали. Потому она бледнела и худела; пребывая в одиночестве, словно посвятив себя монашеской жизни, она очень редко веселилась, хотя была живой и радостной по природе, говорливой и остроумной больше любой другой девушки в Неаполе. Всякий, кто ее знал, был изумлен совершившейся переменой.