Не лучше ли обратиться напрямую к богам?..
Стеклышки над головой тихо мерцали, статуи Свена и Свяны стояли друг против друга безмолвным караулом. Фигуры богов были вырезаны и расписаны так искусно, что их ничего не стоило принять за живых — если бы не одинаково совершенные черты и одинаковое отрешенно-благостное выражение на лицах. Фигуры щеголяли богатыми нарядами из дорогих тканей. Помню, как мама сокрушалась, что храмовый заказ отдали в Альготу, а не своим, свеянским, мастерам.
Семь пар статуй — семь цветов, каждый обозначает фазу идеальной супружеской жизни. Красный — страсть, желтый — познание, зеленый — продолжение в детях, голубой — обретение, синий — единение, аметистовый — гармония, белый — смерть.
Я обошла все статуи Свяны, все статуи Свена, каждой заглянула в нарисованные глаза и каждую мысленно попросила о помощи, даже фигуры в белых саванах.
Глупо, знаю. Но когда прижмет, и булыжнику придорожному поклонишься, и коряге болотной.
Осмотрела ледяную глыбу алтаря. С обратной его стороны обнаружилась тонкая золотая надпись: "Бог один — и много их, свой лик для каждого дня. Ныне узрите вы лик любви. Ныне узрите меня". Наверное, в этом был какой-то особый смысл, однако разгадывать философские загадки мне совсем не хотелось.
Жаль, у нас в храмах не заведено оставлять съестное в подношение богам, как это в обычае у гобров.
Зашелестели тихие шаги — справа, слева, со всех сторон. Это вышли в зал служки с метелками — прибрать сор за гостями. Талая вода и грязь с сапог улетучились сами, а цветочные лепестки остались. Я видела на полу пару конфетных фантиков, клочок газетного листа, раздавленный огрызок моченого яблока, сгустки жевательного табака и карамельной тянучки, а в одном месте, под скамейкой, надкушенный обрезок копченой колбаски. До того ароматный, что голова закружилась.
Обычная кошка на моем месте слопала бы за милую душу и сказала: "Еще подайте!" Но я с пола не ем, из чужого рта — тем более.
За служками смотрела невысокая полноватая ули в розовой сутане. Она подошла к статуе Свена, за которой мышкой сидела я, — оправить его погребальный саван из белого глазета, задранный с одного бока. Кто-то, видно, хотел узнать, что у бога под одеждами. Маленькие натруженные руки заботливо отвернули край узорчатого подола.
Может, эти руки и кошку не обидят?
— Мр-рм, — я вышла из-за статуи.
— Киса! — ахнула служительница. — Ты как здесь? Погреться захотела? Шерстка-то коротенькая.
Лицо у нее было круглое, улыбка мягкая, ладони ласковые.
Пришлось дать себя погладить. В горле родилось урчание, и я не стала его сдерживать. Даже потерлась о розовую сутану. Спасибо, Майра не видела — потом от насмешек бы спасу не было. Но как еще кошка может показать свои добрые намерения?