ому себе, что их нет.
Но они были. Ныли, и саднили глубоко в сердце, омывая его слезами жгучей тоски от несправедливости этого мира.
Мира где детей подвергают немыслимой, жесточайшей пытки в стремлении доказать или опровергнуть собственную теорию, мира где ради науки жертвовали людьми, детьми и всем тем, что должно быть свято для человека.
Собственная беззащитность перед ним ставила на колени, и сбивала с толку. Где то в сердце, совсем по – детски жила проклятая надежда и вера, что однажды он выберется отсюда, и посмотрит в глаза всем тем, кто его упек сюда, словно маленького зверя, грязного и сломленного. Он вырвет их жалкие, до основания прогнившие сердца, и будет жрать их, захлебываясь чужой горячей кровью, наблюдая, как жизнь по капле покидает их тела.
Нужно только подождать когда его зверь вырастет, готовый смести на своем пути всех.
Устало поднялся на ноги и поплелся в сердце лабиринта. Раз он убил это существо, он решил, что доберется туда, во что бы то ни стало. Во имя тех, кто этого сделать не смог.
Солнце уже клонилось к горизонту, когда мальчик вышел на большую, увитую розами поляну, посреди которой стоял большой стол под палантином, уставленный изысканной едой, и только один бокал до краев наполненный кроваво красным вином. Это место, несмотря на всю цветущую помпезность, вызывало в его душе омерзение и отвращение. Устало опустившись на мягкую поверхность топчана, он, протянув руку осторожно коснувшись края бокала, не решаясь его испробовать. В этот миг он думал о том, что этот бокал до краев наполненный, словно кровью и эта еда, своего рода насмешка и плевок во всех обитателей этого места. Пировать на костях несчастных, души которых наверняка, облизываясь, смотрят на эти изыски, мальчик считал необычайным кощунством. Даже врагу надо отдавать дань памяти.
За всю свою жизнь он не видел ничего подобного.
Потянул носом запах деликатесов выложенных на затейливых блюдах, и понял, что его нет. Вместо аромата еды, ему чудился смрад падали и гнили, которой питаются зеленые стены, не понятно где прячущие свои вековые корни.
Отдернул руку, озираясь по сторонам, чувствуя, как по спине стекает холодный пот, вытерев ее о грязную пропитанную кровью штанину. Еще минуту назад он чувствовал себя относительно спокойно, наслаждаясь своим одиночеством и победой. Теперь же его сердца будто коснулась холодная когтистая рука, сдавливая, и перекрывая поток бегущей по венам крови. Казалось, собственные инстинкты побуждают его к действию, торопят и вопиюще громко кричат, оглушая своим беззвучным криком.