На грубоватую заботу о себе Жирная Жанна огрызнулась и соврала, что ненароком упала с лестницы. Ей было стыдно признавать, что это слабая нюня-Ивон ее так отделала. К тому же ей тогда уж пришлось бы и признаться в своих талантах, а Жанна не спешила этого делать.
И мать в эту безыскусную ложь поверила.
Вольдемар был хитрее и проницательнее матери; он-то видел, что это никакой не ушиб, и что Жанну здорово потрепали, но молчал о своих догадках. Он хорошо знал свою матушку и тоже очень ее любил. Она была из тех людей, которые предпочитают делать вид, что проблемы нет, если о ней никто не говорит. Если б он раскрыл рот и поведал ей, что Жанну поразили магией, и рана ее достаточно серьезна – вероятно, острые когти сокола оставили царапины на костях несчастной страдалицы, – то мать разразилась бы слезливыми причитаниями и начала бы хвататься за сердце, слабея здоровьем и помирая.
А так – все ведь хорошо, не так ли?
И потому почтительный любящий сын смолчал.
И в этой семье воцарилась идиллия.
По крыше забарабанил дождь, мрак и упругие длинные холодные струи воды лизнули окошко. На столике Вольдемара, прилежно выводящего скрипящим пером буквы на желтоватой бумаге, колыхнулось пламя свечи, и отчего-то стало жутковато. Будто сама смерть глянула одним глазком в маленькую комнатку. Зловещий рокот полился в ночной темноте, словно три тысячи демонов разом зашептали и засмеялись.
Но Вольдемар этого не заметил; самое главное для него было не настряпать клякс на документе. Поэтому он лишь прикрыл свечу ладонью от непонятно откуда взявшегося сквозняка.
Мать, довязав один носок, ловко кинула его Жанне.
– На, – ворчливо произнесла она. – Надевай!
Жирная Жанна, охая и грязно ругаясь сквозь зубы, кое-как натянула на свою толстую пятку носок, пошевелила пальцами, рассматривая материно творение. От усилий и боли у нее на усах, под носом, вспухли яркие капли пота. Все платье ее, темно-бардовое, грубое, простое, но надежное и крепкое, было черно от отвара, льющегося с шеи на спину и на жирную грудь, влажно блестящую в свете камина.
– Не лей много, не лей! – ворчала мать, глядя, как Жанна кладет новый прохладный компресс на свою вспухшую шею. – Попреет платье-то! Расползется! Где я новое тебе возьму?!
Несмотря на состоятельность и крайнюю любовь к детям, матушка была скуповата, и считала, что зря тратить деньги на повседневную одежду не стоит. В этом платье можно и пять лет проходить, если чистить его и штопать!
– Будет мокрым – нитки погниют!
Но Жанна мать не слушала. Она сходила с ума от боли, а отвар приносил хоть небольшое, но облегчение. Поэтому она упрямо шлепала влажной тряпкой по сине-черному загривку, а мать ворчала, мотая головой, браня непослушную дочь.