– И этой власти, – сказал обаятельный соблазнитель, – мне нужно самую каплю. Я не хочу больше носить фиолетовый костюм. Никогда. Не хочется, знаете, чувствовать себя псом на цепи, в сворке.
Что это значило, Валерия не понимала. Но обещала.
Над башней начиналась гроза.
Уорвик из своих ненавистных фиолетов вытащил маленькую фляжечку, искусно изготовленную ювелиром. Открутил черную крышку, налил в нее, как в крохотную рюмку, сияющей жидкости.
– Пей!
Его страшный голос слился с грозным грохотом моря где-то далеко, у подножия. Вино кварцахов бриллиантовым светом сверкало в его протянутой страшной руке у самых губ Валерии.
– Это твой первый шаг к силе и к власти, – прогрохотал граф. Его голос перекрывал вой налетевшей бури. – Все честно. Я не знаю, где камень. Король не знает. Знаешь только ты, и эту тайну унесешь с собой. А потом сама спрячешься так, что никто тебя не найдет. В новом теле, в новой жизни. Когда ты переродишься, камень будет только твоим. Только ты его сможешь взять. И никто не сможет у тебя его отнять. Ты сама вольна будешь раздавать силу и мощь, и сама, без короля, будешь повелевать. Я прошу тебя лишь об одном – сними с меня цепи... потом, когда сможешь.
Валерия кивнула.
Она пригубила сладкое до головокружения вино и сделала уверенный шаг вперед, к встречающим ее пенным волнам. Полет был быстр и смерть – легка.
И вот теперь, сидя в полутемной комнатке Зинан, на грязном полу, среди раскиданных коробок и рассыпанного пепла, та, что когда-то была гордой тонкой красавицей, а теперь – лохматым уродом, – выла и бессильно сжимала кулаки, отчетливо видя, во что она превратилась и сколько она потеряла, ступив на сложный путь, предложенный ей Уорвиком.
Вместе с жизнью она потеряла не только красоту; что красота? Валерия покоряла не только красой, но умением держаться, достоинством. А сейчас этого не было; она совершенно потеряла себя. С диким хохотом она осознавала, из какого грязного мусора ее собрала и воссоздала магия индульгенции, и ощущала себя монстром, сляпанным кое-как из разномастных протухших кусков мяса.
Ее гордость, ее драконья важность и достоинство куда-то исчезли, замененные на что-то низменное, мелочное и постыдное. Она чувствовала себя так, будто сто лет провела на дне сточной канавы, нахватавшись манер и привычек от скользких жаб и пресмыкающихся жалких червей. И это было не наносное, от этого было не избавиться воспитанием; оно вплелось в ее характер, стало ее настоящим. Ее истинным «я».
Утонченная красавица драконица Валерия превратилась в чудовище-пьянчужку, буйную глупую Жанну.