Но проверить зацепку всё равно стоило, и потом Афанасий Иванович, как только выдалось свободное время, отправился в третью гимназию с целю найти белобрысого малого с ожогами на лице. Какова же удача, что ученик с похожими приметами тут был.
В кабинет вошёл светловолосый парень довольно крупного телосложения. На его подбородке и левой щеке виднелись шрамы, на губе была ссадина, а на пол-лица расплылся жёлтый почти рассосавшийся синяк. Похоже, Гуссаковский этот любит подраться.
— Евгений Филиппович Гуссаковский, верно? — Афанасий Иванович довольно дружелюбно обратился к парню.
— Верно, ваше превосходительство, — ответил белобрысый, рассмотрев погоны с двумя большими звёздами на каждой.
— Очень хорошо. Присаживайтесь, у меня к вам есть разговор. Позвольте, Николай Георгиевич, мы с молодым человеком наедине побеседуем, — обратился Афанасий Степанович к директору,
— Разумеется, мой кабинет в вашем распоряжении, — директор послушно встал и вышел.
На лице Гуссаковского отразилось недоумение, смешанное с ужасом, когда парень взглянул на кокарду на фуражке Афанасия Степановича. Меч воткнутый в костёр — этот символ внушал трепет почти каждому жителю империи от крестьянина до высокопоставленного чиновника.
— Ну рассказывайте, Евгений Филиппович, — произнёс Афанасий Геннадьевич. — Откуда у вас появилось руководство тёмными чарами и как оно попало на Сенную? Только честно рассказывайте, не кривя душой. Это в ваших же интересах.
—
— Убери от неё свои грабли, — приказал я, шагая к военному, который продолжал сжимать руку девушки.
— А ты шо… Ты кому… Ты кто такой, чтоб приказывать офицеру российской императорской армии? — вояка потянулся к кобуре.
Он совсем лыко не вязал. Надо было действовать быстро, чтобы не схлопотать пулю.
Я мигом преодолел несколько метров, отделявших меня от офицера. Тот расстегнул кобуру и схватился за рукоять револьвера, но красная пьяная физиономия уже была на расстоянии вытянутой руки. Я резко выкинул кулак, вложив в удар корпус. Угодил в челюсть вояке. Тот потерял равновесие и шлёпнулся задом на мостовую. Ещё один удар, и офицер распластался, как дохлая собака. Он попытался встать, но пинок ногой по рёбрам опрокинул его вновь. Потянулся к револьверу, но я треснул его по руке ботинком, и военный взвыл, изрыгая проклятья и поливая меня отборной бранью.
Я всё же позволил ему подняться, но только для того, чтобы уложить апперкотом. На этот раз офицер отключился, а мои сбитые кулаки опять разболелись.
— Пойдёмте скорее отсюда, — обратился я к девушке, — пока эта пьяная скотина не опомнилась.