. Пользуясь своим «небольшим заходом» в Канта как поводом, Делёз искренне восхваляет кантовскую ясность, которую находит потрясающей
[1352]. Фуко, по Делёзу, обнаруживает кантианское зияние, поскольку проводит различие между видением и говорением, которые различаются по природе, а потому одно измерение невозможно свести к другому. Если заполнить этот зазор невозможно, как тогда возможно знание? Делёз в этом кантианском вопросе усматривает аналогию между положением Канта, оказавшегося меж двух способностей, рассудка и созерцания, и позицией Фуко, стремящегося разобраться с двумя гетерогенными измерениями – видимым и высказываемым.
С другой стороны, хотя делезовский витализм часто противопоставляли, как нечто опасное, неокантианству у Фуко, более уважительному к пределам, сам Делёз не раз называет позиции Фуко опасными. Он объясняет это так:
Опасного – да, потому что у Фуко есть определенная сила. Он обладал огромной силой воли, самообладанием, мужеством. В некоторых случаях сила просто кипела в нем. Его считали нетерпимым… И его стиль, по меньшей мере в его последних книгах, которые покоряют своей ясностью, – это стиль кнута, это ремень, с его изгибами и складками[1353].
Делёз разделяет точку зрения Поля Вена на Фуко-воина, всегда готового превратить историю мысли в машину войны, в полемический подход, зачарованный смертью. Делёз же больше ценит хитрость, греческий интеллект, metis, смех, уничтожительный юмор.
Эту зеркальную игру двух линий творчества, которые развиваются каждая по своей собственной траектории, но с темами, подчас весьма близкими, философ Жюдит Ревель замечает во многих моментах их общения, раскрывая ее как отношение сильное и в то же время всегда смещенное. И тот и другой близки к истории, но это разная близость, поскольку Фуко – больше кантианец, который задает себе вопрос об условиях возможностей, тогда как Делёз работает на уровне условий реальности. Фуко в 1968–1969 годах с восторгом открывает у Делёза основания политики различия, которая стыкуется с его поисками фигуры другого, инаковости, сделавшими возможной его «Историю безумия» (1961). Фуко, таким образом, чувствует, что его позиции подтверждаются, причем Делёз позволяет ему найти выход из структурализма, который позже он будет отрицать, хотя в 1967 году яростно его защищал. Опыт шизофрении увлекает обоих как способ выйти за пределы структуралистской бинарной кодификации: «Она, как казалось, допускала такие повествования, которые в то же время служили пособиями по разбору кода»