.
В своих курсах в Коллеж де Франс в начале 1970-х годов Фуко развивает идею медикализации общества, психиатризации социального, институционального становления практик власти, которым следует противостоять, опираясь на антиинституциональные практики знания. Эта позиция близка к тезисам Делёза и Гваттари, провозглашенным в 1972 году в «Анти-Эдипе», в частности, к практикам институциональной психотерапии в Ла Борд[1355]. Однако то, что кажется общим подходом, на самом деле таковым не является, поскольку горизонт вопросов у Фуко сосредоточен в этот период на вопросе власти, тогда как Делёза и Гваттари интересуют процессы субъективации: группы-субъекты, коллективные субъекты высказывания. «Потом Фуко обратится к субъективации, в „Надзирать и наказывать“, и нам казалось, что они пересекутся, но пересечения не произошло»[1356] .
Жюдит Ревель, подробно изучившая переклички в мысли двух авторов, утверждает, что с конца 1970-х годов, когда Фуко углубляется на территорию этики, становятся заметны следствия разрыва: «В материалах 1977–1978 годов видно, что отсылок друг к другу больше нет. Наступает полное молчание»[1357]. Тогда как в применении пространственной метафоры Фуко и Делёз, как и большинство мыслителей этого поколения, весьма близки, что соответствует у них желанию выйти за пределы гегельянства и лежащей в основе философии истории – благодаря пространственности и ее логикам: логике плана имманентности у Делёза и Гваттари, с ее стратами и гладкими пространствами, дырами и линиями ускользания, которые позволяют произвести картографию феноменов. Фуко же определяет выдвигаемую им общую историю как возможное развертывание «пространства рассеивания»[1358]. Как подчеркивает Делёз, под терминами генеалогии и археологии у Фуко скрывается геология с ее тектоническими покрытиями, сдвигами почвы и расхождениями. Делёз в общем-то определяет Фуко как «нового картографа». Конечно, выбор позиции по отношению к истории у Фуко и Делёза очень различается, что недвусмысленно подтверждает последний Делёз в 1988 году: «У нас (с Феликсом) всегда был вкус к всеобщей истории, тогда как он ее презирал»[1359].
Фуко и Делёз освободились от философии истории в смысле гегелевско-марксистской телеологии, чтобы найти место для философии события. И тот и другой будут, учитывая их различия в отношении к истории, историкам и архиву, отслеживать возникновение нового, вспышки, которые сотрясают привычки и устоявшиеся способы мысли. Именно на стадии кризиса, мутации обнаруживаются эти моменты кристаллизации, которые столь важны для понимания происходящего в социальной истории и истории мышления. Собственно, именно это и подтверждает сам Делёз, рассматривая мысль Фуко с точки зрения ее сдвигов, переходов, свидетельствующих о кризисных моментах, преодоление которых освещает напряжение, испытываемое мыслью в промежутке между виртуальностью и актуальностью. В своем внимании к новому Фуко оказывается наследником всей школы французской эпистемологии, то есть Башляра, Кангилема и ницшеанской генеалогии. Отталкиваясь от этой традиции, он провозглашает дисконтинуальный подход ко времени, в котором предпочтение отдается радикальным цезурам: их он какое-то время называет «эпистемами» (после «Слов и вещей» этот термин он использовать не будет)