. Он опирается на работы Даниэля Стерна о младенцах, чтобы показать эмерджентный, гетерогенный характер субъективности
[1630]. В конце этого пути заметно неявное возвращение Гваттари к тому, чем было отмечено его начало, к Сартру и экзистенциальному вопросу: по его мнению, консистентность дискурсивных систем следует искать на стороне содержания, «то есть этой экзистенциальной функции»
[1631].
Признавая за фрейдизмом его исторический вклад, Гваттари предлагает иной подход, который не вращался бы вокруг противопоставления сознания и бессознательного, но рассматривал бессознательное как наложение гетерогенных слоев субъективности разной консистентности, производящих потоки, которые он, собственно, и пытается раскрыть в своих шизо-аналитических картографиях[1632]. Аналитическая работа должна отсылать не к универсалиям, не к предустановленным структурам, а к «констелляции Универсума. Речь не об Универсуме координат как таковых, но об областях бестелесных сущностей, которые производятся по мере своего обнаружения. Они даются в миг творчества, как „этости“»[1633]. Внимание к субъективации приводит к отказу от замыкающих моделей, которые отрицают новое, поскольку ищут исключительно регулярности, значимые средние величины. Гваттари, напротив, выбирает процессуальность, необратимость и сингуляризацию. А чтобы выйти за рамки бинарных оппозиций, он предлагает «концепт онтологической интенсивности. Он предполагает этико-эстетическое ангажирование сборки высказывания»[1634]. Фрейдизм взял за образец невроз, тогда как, согласно Гваттари, образцом для шизоанализа является психоз: именно в нем другой оказывается по ту сторону личной идентичности, и этот разлом позволяет построить подлинный гетерогенез.
Опираясь на работы философа Пьера Леви, Гваттари показывает, почему нельзя сводить понятие машины к идее механического функционирования. С одной стороны, через все машины проходят «абстрактные машины», но в эпоху робототехники и информатики они все больше связаны с человеческим интеллектом[1635]. Как и Пьер Леви, Гваттари считает, что нужно разрушить «онтологический железный занавес», который философская традиция установила между духом и материей. Здесь он находит самую суть той другой метафизики, которую они с Делёзом строили в их совместных работах.
Гваттари предлагает позаимствовать у Франсиско Варелы понятие аутопоэзиса, обозначающее организмы, сами порождающие свое собственное функционирование и свои специфические пределы, но при этом расширить область его применения, перенеся его из биологии на социальные системы, технические машины и на любые эволюционирующие существа, когда эти элементы оказываются изначально включены в сингулярные сборки, сборки становления. Возвращаясь к критике соссюровского разрыва между языком и речью и показав тесную взаимосвязь двух этих аспектов, Гваттари в конце этой книги, собравшей в себе его итоговые размышления, определяет новую эстетическую парадигму, которая выступает его целью. Он исходит из следующей идеи: то, что в обществах прошлого относилось к области технических или социальных императивов, в наше время воспринимается как эстетическое явление и указывает на все большую эстетизацию взаимоотношений современного человека с миром: «Эстетическая сила ощущений, как нам кажется, должна вот-вот получить привилегированное место в коллективных сборках высказывания нашей эпохи»