Пройдя мимо, сворачиваю к подъезду, упрямо переставляя ноги, но когда дохожу до двери, проклиная все на свете замираю. Теребя в кармане ключи, опускаю на землю пакет и просто стою, глядя на металлическую подъездную дверь.
Если войду, он уедет, не сомневаюсь.
Разве не этого я хочу?
У нас никогда не выходят разговоры, потому что он невыносимый!
Закрыв глаза, просто стою, спиной чувствуя прожигающий затылок взгляд.
Черт, черт, черт…
Если ему нужен шаг навстречу, то это максимум, на что он может рассчитывать.
Считаю до тридцати. Тридцать секунд ему хватит, чтобы понять это? Он же чертов гений математики и всего на свете!
Я успеваю добраться до двадцати семи, когда слышу стук захлопнувшейся за спиной двери. И именно в этот момент я понимаю, как сильно вляпалась Никиту, чтоб он провалился, Игоревича Баркова!
Скрип снега под чужими ботинками приближается, а потом оказывается рядом. В тишине и плотном морозном воздухе выдыхаю пар и разворачиваюсь.
Он замер в двух шагах от меня, будто между нами существует невидимый барьер. Засунув руки в карманы куртки и слегка расставив ноги, обутые в здоровые коричневые “тимберленды”. Из-за отделанного мехом капюшона и сумерек я почти не вижу его лица, но мне кажется, что его фигуру я бы узнала даже с расстояния в пятьсот метров и ни с кем бы не спутала.
— Привет, — говорит он наконец-то из своего капюшона.
Произнесенное отрывисто и жестко слово повисает между нами, пока я мечусь внутри себя. Переполненная возмущением к его отцу, всеми силами душу желание броситься какой-нибудь гадостью, но если я это сделаю, разговор у нас будет короткий.
— Привет, — отвечаю тихо.
Молчим, и я боюсь, что он опять все испортит. Или это сделаю я. Кажется, в присутствии друг друга нам лучше вообще не открывать рот.
— У тебя шнурок развязался, — вдруг говорит он.
Шагнув ко мне, опускается на корточки у моих ног и сбрасывает с головы капюшон, после чего принимается неторопливо завязывает шнурок на моем ботинке.
— Ой… — бормочу, выставляя вперед ногу.
— Хочешь носом снег пропахать? — бормочет Ник.
— Нет… — закусываю губу, глядя на его взъерошенную макушку.
Покончив с моим шнурком, он запрокидывает лицо и смотрит на меня снизу вверх.
Мы опять молчим, а мои глаза бегают по его напряженному лицу.
Он делает тоже самое — изучает мое лицо в ответ. Ну или ищет на нем признаки того, что я пошлю его к черту… или еще куда-нибудь. Тогда он встанет и уйдет, и я за ним не пойду, а он… скорее всего на этот раз он больше не вернется… И я никогда не узнаю, как Никита Барков извиняется, потому что это именно то, что я хочу от него услышать, иначе… может в самом деле катиться к черту.